Исцеляющая любовь - Эрик Сигал

На известие, сообщенное ей по телефону, вдова среагировала слезами и возгласом облегчения:

— Слава богу! Слава богу!

Поскольку хроникам на ночь давали снотворное, ночные смены у Барни Ливингстона проходили спокойно, и он завел обычай звонить по телефону своим однокашникам, если те тоже находились на дежурстве. (Лора даже попробовала синхронизировать свой график с графиком Барни.) Еще можно было звонить на Западное побережье, где в силу разницы во времени люди уже освобождались и отправлялись спать.

В одном таком разговоре Ланс Мортимер небрежно заметил:

— А кстати, я дал твои координаты человеку по имени Линдси Хадсон.

— Это он или она?

— В случае Линдси пока трудно сказать, он еще сам не решил. Мы с ним учились в колледже, а теперь он редактор еженедельника «Вилледж войс». Он спросил, не знаю ли какого-нибудь грамотного врача, поскольку они встречаются еще реже, чем доброкачественные опухоли. Вот я тебя и предложил.

— Спасибо, Ланс — ответил Барни, искренне польщенный. И пошутил: — А почему только меня одного? У тебя же всегда есть запас.

— Доктор Ливингстон, на сей раз в запасе никого не оказалось.

Ланс не соврал. Через два дня позвонил Хадсон и попросил Барни написать небольшой очерк с анализом психодинамики пьесы Олби «Кто боится Вирджинии Вулф?».

Барни работа очень понравилась, и он дал понять что в будущем охотно откликнется на подобные предложения.

Естественно, ему поручили рецензию на кинематографическую версию биографии Фрейда, снятую Джоном Хастоном. Барни определил ее как «наименее удачные часы жизни Великого Мастера».

Заметка привлекла внимание редактора недавно созданного журнала «Нью-Йоркское книжное обозрение», и тот пригласил Барни пообедать в «Четыре времени года».

На другой день ему был доставлен экземпляр «Доктора Живаго». Задание формулировалось так: написать об образе медика в литературе, взяв за основу роман Пастернака.

— Кастельяно, я погорячился, когда взялся за это дело, — признался он в тот же вечер. — Это было самонадеянно с моей стороны.

— Перестань, Барн, насколько я могу судить, такая самонадеянность — основа всего журнала. А кроме того, я не сомневаюсь, что ты прекрасно справишься.

Он собрался попрощаться, но Лора неожиданно добавила:

— Впервые, Ливингстон!

— Ты о чем?

— Впервые мне пришлось вселять в тебя уверенность, а не наоборот.

— Ливингстон, я хочу прочесть тебе письмо, которое только что получила от Греты Андерсен.

— А можно в другой раз? Я правда не в настроении.

— Нельзя! — строго отрезала она. — Заткнись и слушай. «Дорогая Лора, надеюсь, у тебя все в порядке. Я парю в небе, как флаги в День независимости: я поборола свои фобии и стала полноценной женщиной…»

— Лора, — взмолился Барни, — неужели мне так необходимо выслушивать эти банальности?

— Слушай дальше. — Она продолжила: — «Больше того, мне наконец повезло. Это настоящая любовь. Энди говорит, у него никогда не было такой замечательной…»

— Что еще за Энди? — перебил Барни.

— Эндрю Химмерман.

— Тот самый Химмерман? Который написал эту классную книгу о становлении личности у подростков?

— Именно тот самый. Судя по всему, он поработал над «личностью» Греты. От колен и выше.

— Что? — возмутился Барни. — Это противоречит всем этическим нормам. Хотя… от истерички Греты этого следовало ожидать. Лора, ты же была на практике в психиатрическом отделении. Ты никогда не слышала о таком понятии, как перенос?[29]

— Извини меня, Барни, но это больше похоже на «перемещение». Насколько я поняла, они только что выходные вместе провели в Южной Каролине.

— И ты веришь в эти болезненные фантазии?

— Письмо написано на бумаге отеля «Хилтон».

— Значит, она туда поехала сама, чтобы пофантазировать вволю.

— Ага, а фотография их обоих на краю бассейна — тоже плод воображения?

— Так может, там какая-нибудь конференция проводилась?

— А почему они тогда держат друг друга в объятиях?

— Ничего себе! Я слыхал, такое иногда случается. То есть он не первый, кто нарушил клятву Гиппократа.

— Нет, конечно. Но он первый, кто нарушил неприкосновенность Греты, а это намного хуже.

— Кастельяно, если это правда, то Химмерман заслуживает отлучения. Но мне кажется, ты на меня кричишь, потому что хочешь на мне отыграться за поругание своей подруги.

Лора задумалась.

— Пожалуй, ты прав, Барн, — тихо сказала она.

— А Палмер все так же шляется?

— Скажем так: в данный момент он занимается промискуитетом.

— Лора, ты этого не заслужила! — мягко произнес он.

— Не обращай внимания, Барни. Я тебе позвонила, чтобы рассказать про Грету.

— Прошу прощения, но Андерсен, по-моему, в состоянии сама о себе позаботиться. Она уже взрослая девочка.

— Я тоже взрослая девочка, Барн.

— Нет, не взрослая! — с жаром воскликнул он — О тебе еще нужно заботиться.

В голосе его звучала нежность.

На том конце провода вдруг замолчали.

— Лора, все в порядке. Поплачь. Для этого и существуют друзья.

— Господи, Барни, — сказала она. — Чем я заслужила такого друга, как ты?

— Тем, что переехала в Бруклин, — бодро ответил он. — А теперь ложись спать. Завтра поговорим.

31

Психоанализ решительно отличается от всех остальных врачебных специальностей в одном отношении. Если, к примеру, будущим кардиологам не приходится для овладения специальностью ложиться на операционный стол, чтобы им вскрыли грудную клетку, психоаналитик обязан знать, что чувствует пациент, лежа на кушетке в его кабинете. И опять-таки в отличие от хирурга он будет иметь дело не со спящим под наркозом пациентом, а с активной личностью и сопереживать ей.

В лучших своих проявлениях психоанализ может считаться и самой захватывающей, и самой гуманной областью медицины. В худших — без сомнения, самой губительной.

Барни был принят кандидатом в Институт психиатрии и начал курс учебного психоанализа у его президента Фрица Баумана, всемирно известного автора глубоких статей и доктора, пользующегося уважением больных за вдумчивость и внимательность.

Но Барни быстро обнаружил, что сам по себе психоанализ — не такое уж удовольствие.

Фрейдистский анализ, втолковывал ему доктор Бауман, напоминает дуэт актеров, при этом пациент играет самого себя в разных возрастах, а врач — всех других персонажей в истории его душевного развития (или изображает их отсутствие). Анализируя воссоздаваемые эпизоды, клиент постепенно приходит к пониманию того, как события далекого прошлого повлияли на модель его поведения во всей дальнейшей жизни.

Теоретически это казалось занимательной игрой. Но очень быстро Барни стало ясно, что человек подавляет в себе те мысли и воспоминания, которые вызывают у него душевную боль. И психоанализ, проводимый в отношении даже такого уравновешенного кандидата, каким он себя считал, фактически остается операцией на мозге без участия хирурга.

На первый свой сеанс Барни явился в приподнятом и взволнованном состоянии духа, уверенный, что поразит доктора Баумана как самый адекватный клиент за всю его практику. Он был преисполнен решимости сократить традиционный марафон до стометровой дистанции, ведь, по сути дела, его подготовка к этому испытанию началась с той минуты, как он взял в бруклинской библиотеке книжку Фрейда «Толкование сновидений» чтобы прочесть ее, пока будет работать вожатым в летнем лагере «Гайавата». С тех пор он неуклонно стремился анализировать мотивацию собственных поступков и решений. И сейчас был готов продемонстрировать свои достижения доктору Бауману.

Он вошел в кабинет, пол которого покрывал коричневый ковер, а стены были обшиты деревянными панелями. У дальней стены стояла узкая кожаная кушетка. Барни не терпелось побыстрей разделаться с предварительной частью и перейти к делу, то есть к исследованию своего внутреннего Мира.

Доктор Бауман задавал обычные вопросы — о родителях, о братьях и сестрах, о детских болезнях. Дальше он объяснил, что счет (со специальной скидкой для коллег) будет выставляться ему раз в месяц. И наконец спросил, знаком ли Барни с предстоящей процедурой.

— Да, сэр, — ответил тот. — Мне надо будет говорить все, что придет в голову, ничего не утаивать, излагать самую суть. Так сказать, исходный материал.

После этого он устроился на кушетке, полностью готовый раскрыть все подспудные тайны, вплоть до «постыдных» поступков своего отрочества. И даже эротических фантазий касательно воспитательницы в детском саду.

В 1965 году грянула давно ожидавшаяся буря в Юго-Восточной Азии. Первая серия воздушно-бомбовых ударов, предпринятых Линдоном Джонсоном, получила зловещее кодовое наименование «Раскаты грома».