Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы] - Дмитрий Холендро

— Ну вот, теперь смотрите сами, — сказал Леша, закуривая. — Остальное будем в море кидать.

— Много там еще? — не своим голосом спросил Ласточкин, как-то странно, с всхлипом, потянув в себя воздух.

— Много, — беспощадно ответил Леша.

— Погодите, — попросил Ласточкин.

— Чего ждать? Сейнеров рядом нет. Вызовешь — они свою рыбу захотят взять. У них — свой план, свои заработки.

— Погодите, — повторил Ласточкин. — Я уйду.

«Я уйду», — как эхо звучали в ушах его собственные слова. Может быть, совсем пора уходить, старый человек, пора прощаться с морем?

Он сел на койку, потом прилег, кололо сердце. Что за ерунда, никогда раньше этого не было!

Нет, было, только ты скрывал это, врал самому себе.

Сначала он слышал толчки своего сердца, словно сердце боялось задохнуться и просилось наружу, потом уже стучала вся грудь, как одно огромное сердце. «Что это со мной?» — подумал Ласточкин.

Каюту еще рывком вскинуло…

— Это шторм снова, — шептал себе Ласточкин. — А ты отвык от моря… Ну же, держись, старина, держись. Войдите же кто-нибудь там, эй, войдите… Где вы все?! Я сейчас закричу!..

Он нашел в себе силы улыбнуться Леше, когда тот возник на пороге с миской в руках.

— Надо вам поесть, — донесся до него гулкий голос. — Нельзя же голодному. И тушенка пропадет.

— Я сам пропал, — отозвался Ласточкин. — Тошнит меня что-то. Укачало.

Леша помолчал, растерянно приглядываясь к громоздкому человеку, лежащему на койке все в том же плаще, в пиджаке, в лишней одежде…

— Зыбь-то совсем тихая… С чего могло укачать?

Теперь, когда кто-то второй появился в каюте, рядом.

Ласточкину не хотелось признаваться в своей беде, он даже тихонько снял руку с сердца и подумал: «Молодой, не догадается, ему и в голову не приходит…»

— Может, соленой хамсы с картошкой? — спросил Леша.

— Нет, — вздохнул Ласточкин. — Значит, тут большие косяки?

— Можно бы еще брать и брать, — ответил Леша. — Но вот… видите… теперь я не рыбак, я транспорт. Весь день буду идти на берег. А можно и ночью брать… Как-то дней за пять до этого шторма стояли мы ночью близ Железного рога. Луна светит. Тишь, ну прямо — ни мур-мур… Катера среди моря — как нарисованные. Говорю вот этому, в синей куртке, Яше Сайченко: «Сиди на вахте. Как мартын закричит: «Кирки, кирки» — сбудишь меня». Лег, скоро слышу, толкает: «Мартын кричит». Выхожу, еще темно, а рыба поднялась. Вижу — светится, скачет, поплескивает…

— Плющит, — подсказал рыбацкое слово Ласточкин.

— Да. Взяли сразу центнеров двести. Еще кинули — с палубой нагрузились. Хорошая рыба… Днем ее моторы пугали, мартын забивал… Тонн двенадцать отдали сейнеру «Палтус», тонн пять — «Спортсмену»…

— Чего ж они сами зевали?

— Рыба в сеть не просится, ее надо брать.

Ласточкин отвел глаза от Леши, спросил:

— Как же ты обо мне подумаешь?

— Я? — переспросил Леша.

— Да…

— То есть я… в общем…

— Да ты руби сплеча! Я вот всегда рублю сплеча.

— Оттого с вами и говорить боятся, — сказал Леша. — Рыбаки к вам заходить не любят…

«Как же не любят! — поразился Ласточкин. — Я ж от них никогда не отгораживался, всю жизнь с ними… Почему я не сержусь на него за эти слова? Сердце остыло…» И сейчас же болью отозвалось из глубины: «Сердце остыло… Сердце остыло…»

— А ты меня не испугался, бригадир, — с усмешкой проронил Ласточкин, — ты вон какую штуку выкинул. А? Так все же нельзя, парень! Научить тебя надо.

— Чему? — спросил Леша.

— Ну, как — чему… Этому… Тому, чего у тебя нет…

— Порядку?

— Порядку? Может, и ему.

— Так ведь это как его понимать, порядок. Я не для себя рыбу ловлю…

— Да, верно… Я не то хотел сказать….

— Дисциплине? — то ли с насмешкой, то ли с возмущением доискивался Леша.

— А что ж, и дисциплине. У меня, например, на десять утра назначено совещание. Инженеры со всех цехов вызваны. А я вот где…

— Можно подойти к рации, отменить совещание на сегодня, — сказал Леша.

— Как отменить? А сколько сейчас?

— Восемь утра, — повторил Леша, улыбаясь. — Мы ведь на час раньше встаем.

С трудом Ласточкин вытащил из кармана часы. Да, да… Восемь, а словно уже весь день прожит…

— А рация работает?

— Починили.

— И все же научить тебя надо! — сурово сказал Ласточкин.

— Трусости? — тихо спросил Леша. Ласточкин не ответил ему на это.

— У тебя отец где работает?

— Всю жизнь рыбалил. Под Будапештом руку напрочь отбило, теперь в рабкоопе пекарней заведует.

— Я вот ему пожалуюсь, чтобы он заставил тебя уважать старших.

Вот оно в чем дело!

— Так ведь я к вам с уважением, Григорий Ефимович.

— Другой из тебя сделал бы котлету!

— Так ведь я другого и в море ни за что не повез бы… не рыбака…

— Это ты подлещиваешься сейчас ко мне?

И очень хотелось, чтобы он сказал: нет, правду говорю! Но Леша замолчал. И тогда Ласточкин попросил проводить его к рации.

В узком отсеке радиорубки зеленый футляр рации сотрясался от голосов. Безалаберно жил морской эфир. Сейнеры вели разведку рыбных маршрутов. Но вот какой-то волной завладел радостный голос Дуси:

— Вызываю все промысловые суда, вызываю все промысловые суда. В районе Серых скал, квадраты шестьдесят четыре — шестьдесят пять — шестьдесят шесть, замечены крупные косяки хамсы.

— Ты сказал ей, что ли? — спросил Ласточкин бригадира и приподнял микрофон в дрожащей руке.

— Дуся, — прохрипел он и откашлялся, — Дуся, отложи совещание на завтра. Передай всем цехам… Передай, вышел в море… Я вышел в море. На «Ветерке»… Ясно? Как слышала? Перехожу на прием….

И щелкнул черным хвостиком выключателя. Обомлевшая Дуся не сразу ответила:

— Слышала хорошо… Слышала хорошо…

Дуся встречала «Ветерок» на причале. В молчаливой тревоге она ухватилась за рукав шершавой куртки Леши и маленькими шажками пошла рядом, заглядывая в его усталое лицо.

— Ты держись за него, — сказал ей Ласточкин с осторожной улыбкой.

И, не зная, что случилось, ничего толком не понимая, Дуся быстро потрясла головой и ответила:

— Я держусь.

1960

Ночные разговоры

Домой Игорь вернулся поздно и в хорошем настроении. Это было даже не настроение, а такое, до спазмы в горле, радостное состояние духа, что он не знал, как его и назвать, да и не думал об этом. Слово «счастье» почему-то не приходило в голову. Наверное, это не слово, а что-то не нуждающееся в словах. Головокружение. Сегодня, десять минут назад, он поцеловал Катю. Потом Катя побежала домой, а он смотрел вслед ей, и странное ощущение воздушности оставалось в нем долго, еще и сейчас…

Он тихонько притворил дверь своей квартиры, придерживая пальцем язычок замка, чтобы не щелкнуло слишком громко, и стал пробираться по коридору на пятках, потому что у ботинок были мягкие резиновые набойки. Ему хотелось быстрее попасть в комнату, где давно спит Акимка, младший брат, забраться в свою постель, затаив дыхание, все вспомнить еще и еще раз.

— Не крадись, — сказала из своей комнаты мать. — Я не сплю.

Ночничок горел у ее незастланной тахты — плед в пододеяльнике и простыни с подушкой белой стопкой лежали в ногах. Мать сидела на тахте одетая и держала носовой платок у глаз.

— Голова болит? — спросил Игорь.

Она отняла руку с платком от покрасневших глаз, приподняла и повернула к нему свое стянутое морщинками лицо, будто все они выползли наружу к ночи, но тут же отвернулась и сказала:

— Нет.

— Чего ты плачешь?

— Я не плачу.

Он присел на угол тахты, отодвинул простыни. Рядом с постелью валялась развернутая «Вечерка», в которой он отмечал синими кружочками интересные передачи по телевизору на завтра. Для мамы. Протянув руку, он похрустел газетой и спросил:

— Понравилось?

— Я не включала…

Ему попался на глаза здоровый, с футбольный мяч, клубок шерсти с воткнутыми спицами. Рассеянным взглядом он быстро скользнул по знакомым предметам и впервые с чувством вины и обиды увидел в них свидетелей ее долгого, затянувшегося на годы одиночества, ее единственных, повседневных друзей.

— Акимка спит?

Мать молчала. Он спрятал за ладонью нечаянный зевок, встряхнулся и откашлялся.

— Акимка, что ли, тебя обидел?

— Нет, — опять ответила мать.

Он готов был казнить себя за это, но ничего не мог сделать с собой — им не о чем было говорить, он удивлялся, мучился, специально искал и не находил слов и сейчас поднес к ночнику газету, чтобы почитать или сделать вид, что читает.

— Игорь, — сказала мать. — Ты должен поехать к папе.

— Что случилось, мама?

Она еще раз улыбнулась, по обыкновению несмело, даже пришибленно — ему не нравилось это, он давно хотел сказать ей, но стерпел, а она покачала головой с хорошо уложенными, подкрашенными и пахнущими лаком волосами — единственное, чего она, думая о себе, не забывала делать каждый день, будто каждый день ждала отца.