Солнце на стене - Вильям Козлов

— Это насилие, — говорит она.

Большие темно-серые глаза, не мигая, смотрят на меня. Я вижу совсем близко припухлые губы, порозовевшие щеки, каштановую прядь волос, которая налепилась на черный мех шапки.

— Здравствуй, Оля, — говорю я.

Тихо и торжественно в сосновом бору. Вокруг толпятся огромные молчаливые сосны и ели. Серые лепешки грубой коры облепили стволы, и лишь выше, где растут ветви, кора становится нежной, желто-розовой. В широко раскинутых зеленых лапах сосны держат снег. Им тяжело, соснам, но они покорно стоят, боясь пошевелиться, чтобы не просыпать свой драгоценный груз.

Я сижу на старом, утонувшем в снегу пне. Одна лыжа стоит рядом, вторая — сломанная — торчит в снегу. Она сломалась на самом изгибе, и неровное место слома желтое, как кость. Я прыгнул с трамплина, и одна лыжа воткнулась в снег. Это обидно: в кои веки выбрался на прогулку и вот — на тебе! Я со зла швырнул обломок в кусты, чем заставил насторожиться дятла, который стучал где-то совсем близко.

И вот снова послышался знакомый стук. Я дятла не вижу, он спрятался в гуще облепленных снегом ветвей, но я вижу, как с высокого дерева сыплется на белый снег коричневая труха. Дятел работает без передышки, с упоением. И как он ухитряется не получить сотрясение мозга? Неподалеку от дерева, где обосновался дятел, проходит цепочка узких следов. Какой-то зверек побывал здесь ночью. А может быть, живет поблизости? И сейчас, притаившись в норе, наблюдает за мной?

Там, за деревьями, мелькает Олин свитер. Она с увлечением катается с горы и совсем забыла про меня. Увидев, как я полетел с трамплина, она подъехала ко мне, поверженному и расстроенному, оперлась на палки и посочувствовала:

— В прошлое воскресенье один парень головой воткнулся в сугроб… Его за ноги вытаскивали.

— А лыжи? — спросил я.

— Лыжи целы, а он нос сломал.

— Лучше бы нос, чем лыжи, — сказал я.

Оля с трамплина не прыгала, она терпеливо взбиралась на гору и, присев на корточки, стремительно спускалась вниз. Каталась она хорошо, но и она один раз упала. Лыжа соскочила с ноги и понеслась вниз. Вот она резво выпрыгнула из колеи, проскользнула под маленькой елкой и со свистом врезалась в сугроб неподалеку от меня. Оля сидела на снегу и озиралась: она не видела, куда умчалась лыжа. Проваливаясь по колено, я подошел к лыже и засунул ее в сугроб, а потом вернулся к своему пню. Немного погодя появилась Оля. Брюки и свитер в снегу. Снег на ресницах, на бровях. Она моргает и смотрит на меня.

— Ты знаешь, я видела зайца, — говорит она.

— А я дятла.

— Я упала, а когда открыла глаза — вместо зайца маленькая елка…

— А мой дятел на месте, — говорю я. — Вон на той сосне!

Но она не смотрит на дятла. Она смотрит на меня. Снег на ее ресницах превратился в блестящие капли.

— Ты не видел, куда одна лыжа убежала?

— Бог — он справедливый, — говорю я.

— Что же теперь делать?

— Сидеть на пне и разговаривать…

— Лучше поищу другой пень, — говорит она.

Я ловлю ее за руку и усаживаю рядом. Дятел перестал стучать. Или ему надоело, или улетел.

В желтой мути неба проступили очертания солнца, и снежный наст сразу засиял, заискрился. На него стало больно смотреть. Стайка каких-то пестрых юрких птиц пролетела над головами и скрылась за вершинами деревьев. Было морозно, но не холодно.

Тихий сказочный лес. Сквозь стволы виднеется высокий обрыв, вдоль и поперек исчирканный лыжами. А вон и трамплин, с которого я так неудачно летел. Кроме нас здесь никого нет. Остальные лыжники ушли вперед, туда, где гора еще выше, а спуск круче.

Я давно хотел сюда попасть. Именно таким я и представлял себе это место. Оля не раз рассказывала, как она приезжала сюда, в свою «Антарктиду», и каталась с этой высокой горы…

И я знал, что сегодня утром она поедет сюда. Об этом сказала мне Нонна, с которой мы повстречались в гастрономе. И я благодарен ей, что она не поехала с Олей в Артемово…

Я смотрю на Олю, и, как и там, в Печорах, мне очень хорошо… И нет такого ощущения, будто она далека от меня.

Мне радостно и тревожно. Сегодня, сейчас, все должно решиться… Я придумал длинную красивую речь и тысячу доводов, что мы всегда должны быть вместе…

Но она не дает мне сказать, она рассказывает, как умер ее старый учитель музыки Виталий Леонидович.

— Он умер сидя за пианино, — говорю я.

Она удивленно смотрит на меня.

— Откуда ты знаешь?

— У него была собака Лимпопо, — говорю я.

— Ее украли…

— Украли? — на этот раз удивляюсь я.

— Лимпопо на время взяла наша соседка… Однажды пошла гулять вечером, а тут, откуда ни возьмись, подозрительный субъект в рыжей меховой шапке. Схватил Лимпопо в охапку — и бежать! Соседка за ним, да разве догонишь… Она весит девяносто килограммов.

— Кто?

— Соседка. Она преследовала вора до гастронома, а потом он скрылся… Есть ведь негодяи!

— По-моему, твоя соседка отпетая негодяйка, — говорю я.

— Я хотела взять песика себе, но соседка опередила… А потом этот жулик!

— Ты не замерзла? — спрашиваю я.

— Я думала, воруют кошельки, а оказывается, собак тоже…

— Ну и ну, — только и говорю я.

— Ты, конечно, проголодался?

У Оли в рюкзаке термос с горячим какао, несколько бутербродов. И даже два яйца всмятку. А ложечки нет. Но мы и без ложечки ухитрились съесть яйца и даже не запачкать губы. Мы очень старались есть аккуратно. Все было вкусным и быстро кончилось. Я, конечно, не догадался ничего с собой захватить.

— Этот субъект в рыжей шапке… — говорит Оля.

— Ну его к черту, этого субъекта, — перебиваю я. — А теперь сиди тихо и слушай меня…

— Принеси, пожалуйста, мою лыжу, — говорит она.

— Где же я ее найду?

— Если ты пойдешь по своим следам, то упрешься вон в тот сугроб, — говорит она. — Там, по всей вероятности, и лежит спрятанная тобой лыжа… Ну, чем ты лучше того субъекта в рыжей шапке?

— Опять субъект! — говорю я. — Если ты такая проницательная, то взяла бы и нашла Лимпопо.

— И найду, — говорит она.

Мне жарко, пот щиплет лоб. Я сбиваю шапку на затылок, хочется стащить с себя свитер, но я тут же забываю об этом, глубоко провалившись в снег. Это сущая морока пробираться по заваленному снегом лесу на одной лыже! Скорее бы выбраться из бора, а там белое поле вдоль озера. Лыжники проложили крепкую колею, там я не буду проваливаться. Оля скользит впереди. Ей хорошо на лыжах. Иногда она останавливается и ждет меня.

Я, бормоча про себя ругательства — мне так и не удалось поговорить с ней, — приближаюсь, будто подстреленное кенгуру. Вижу, как морщится от смеха ее нос.

— Я придумала, — говорит она. — Ты оставайся тут в снегу, а я помчусь на станцию и вызову вертолет… Представляешь, с неба спускается огромная зеленая стрекоза, тебе сбрасывают веревочную лестницу, и вот ты на борту…

Упираясь в палки, я поудобнее устраиваюсь на одной лыже, которая со скрипом уходит в снег. Для меня это очередная передышка.

— Вертолет — это хорошо, — говорю я.

На вертолетах я летал чаще, чем на самолетах. Когда мы с Вольтом обследовали пещеры в Белых горах, за нами снова прилетел вертолет.

— А я никогда не летала на вертолетах, — говорит она.

Один вертолет в позапрошлом году к нам не добрался. На высоте тысяча триста метров оторвался винт, и машина камнем полетела вниз…

Оля смотрит на меня, широко распахнув глаза. Она стоит напротив. Лыжи расставлены, а палки сдвинуты вместе. Она положила на них подбородок.

Сосны, сосны, сосны, белый снег и мы. Там, за ее спиной, просвет. Это кончается бор и начинается кромка озера, вдоль которого накатанная дорога до Артемова.

Я обратил внимание на толстый ствол: на уровне моего плеча содрана кора, к древесине прицепились жесткие седые волосинки, наверное огромный лось терся боком о дерево. Следов не видно, их занесло снегом. А выше, с черного обломанного сука свисает длинная прядь мха. Ветра нет, в лесу тихо, но седая прядь колышется.

— Не жди меня, — говорю я. — Уезжай вперед.

Вскинув сначала одну ногу, потом другую, она ловко переставляет лыжи, натягивает рукавицы.

— Встретимся на станции, — говорит она. — На станции Артемово!

В сердцах сорвав крепления, я изо всей силы пустил оставшуюся лыжу по непорочной снежной целине. Оставляя за собой глубокие следы, зашагал по лыжне. Я перестал замечать лес, эту дорогу с причудливыми тенями от залепленных снегом маленьких елок… Неужели она уйдет? А я долго-долго буду добираться до станции?

Когда впереди показалось озеро, я увидел Олю. Она сидела на охапке сена, спиной к стогу, прикрытому круглой тюбетейкой из пышного снега.

— Ты сейчас похож на джек-лондоновского героя… Помнишь, из «Белого безмолвия»?