Бродяга - Алексей Курганов

И чтоб еще более усугубить их положение, он писал на них разгромные рецензии, прятал письма, приглашающие молодых поэтов на семинары, обзванивал редакции и выяснял, кого хотят включить в план, и если включали молодого, он тут же собирал экстренное бюро из писательских пенсионеров, и они вместе сочиняли решительный протест.

Но однажды он все-таки попался на плагиате, и молодые поэты дружно подали на него в суд. Пустившего уже корни на этом месте, Хвостова трудно было свернуть, но они, озлившиеся на него как собаки, навалились всем миром. И теперь когда он вспоминал последнее собрание в правлении союза, где на повестке дня стоял один вопрос, об отстранении его от должности, слепая и черная ярость охватывала все его нутро.

— Ничего-ничего, — повторял Хвостов скрежеща зубами, изо всех сил давя на педаль, — скоро вы у меня все захрюкаете!

Когда он въехал в город, уже опускались сумерки. Накрапывал дождь. Туча будто ватным одеялом накрывала с головой и без того не солнечный город… И опять тянуло ко сну.

Но единственно только злоба не дает спать в этом проклятом городе. Подкатив с визгом к управлению кооператива в Ореховом переулке, он выскочил из машины и, даже не захлопнув дверцу, бешено влетел на второй этаж. Пнув дверь собственного кабинета, он моментально сорвал с телефона трубку и, услышав, как оборвались позывные гудки, крикнул зловеще в микрофон:

— Вколите ему третий укол! Да-да… Сию же минуту…

Радужный туман, в котором пребывал Полежаев все это время, рассеялся в ту же секунду, как только рассеялась выхлопная отрава «жигулей» Хвостова. Теперь ему все здесь было не мило: ни домики, ни покой, ни даже Наташа. Он вернулся в свою утреннюю комнатку и рухнул на кровать носом в подушку. За окном стал накрапывать противный маленький дождик.

— Как быть теперь? — думал Полежаев. — Вернуться обратно в город? Но там сонные физиономии, вечные лужи, пустые прилавки, нервотрепка в общественном транспорте… Нет! Там жить не любят. Там любят спать. К тому же квартира под локатором, а под небом вечная слякоть… Заявиться к жене? Это в высшей степени бесславно. Уехать в Сибирь на заработки… но какие там сейчас заработки. А чем собственно здесь плохо? — сверкнула неожиданная мысль. — Во-первых, еще не выгоняют… а в-третьих — кормят.

Стемнело. Дождь усилился. За горизонтом сверкнула молния, и в дверь постучалась Наташа. Она была мокрой и испуганной.

— Бегите отсюда! — прошептала она. — Бегите немедленно! Вы здесь пропадете! Бегите, я умоляю…

— С какой стати? — буркнул Полежаев.

— Ни о чем не спрашивайте! Бегите и все. Вам нечего здесь делать.

— Мне нечего делать и дома.

— Неужели этот свинарник заменяет вам дом?

— Не ваше дело!

Наташа заплакала.

— Неужели вы не видите, как тут люди превращаются в свиней?

— Кто не захочет — не превратится.

— Господи! — закричала Наташа. — Вы думаете человеческая воля может совладать с проклятым «желудином»? После третьего укола уже никто не останавливается. Алкоголиков и наркоманов можно вылечить, от желудей — никогда. Он врет, что у него есть нейтранилин… Мне приказано вколоть вам третий укол и перевести в команду Ниф-Ниф.

— Что за команда? — мрачно поинтересовался Полежаев.

— Это… — запнулась Наташа. — Я не могу вам всего сказать. Словом… Там кормят желудями два раза в день.

Меня устраивает! — расхохотался Полежаев.

Наташа разрыдалась, поняв, что упрямца не переспоришь..

— Как хотите, — всхлипнула она перед тем как уйти, — как хотите…

Через два дня после утренних уколов команда Наф-Наф взбесилась. В два часа дня они со звериным рыком напали на парня с корзиной и, сожрав все желуди, разорвали корзину в клочья. Полежаева тоже не обошла всеобщая ярость. Он одним из первых бросился к корзине, оттолкнув женщину и сбив с ног парня, но успел ухватить только горсть. Его тут же смяли и оттеснили заднеревущие товарищи.

— Свиньи! — заорал он во всю глотку. — Я неделю из-за вас не держал во рту ни желудинки!

На его вопли никто не обратил внимания. Все зловеще обступили сбитого парня.

— Желудей! — потребовала толпа.

— Сию минуту, — ответил парень поднимаясь и спокойно отряхивая штаны, — одну только минуту.

Без тени страха он раздвинул локтями двух жлобов и направился в свой домик. Через минуту он вынес пачку чистых листов и связку шариковых ручек. За ним вышла Наташа.

— Товарищи, — обратилась она к толпе, — в наш санаторий завозят желудей по строгой норме. Таковы правила. Кому не хватает, пожалуйста переводитесь в команду Ниф-Ниф. Там дневные порции втрое больше наших.

Радостный восторженный рев потряс санаторий.

— Для этого нужно написать заявление, — продолжала Наташа, — «Прошу уволить меня из кооператива „Возрождение“ по собственному желанию». Не пугайтесь! Это просто такая формальность…

Но никто не испугался и никто до конца не дослушал. Все разбежались, расхватав листы и ручки, по скамейкам и по домикам.

— Неужели все переводитесь? — улыбнулся хитро парень, и тут же получил от Наташи удар локтем. — Ну, что ж! В добрый час! Завтра новый заезд…

Санаторий Ниф-Ниф оказался в полутора часах езды по проселочным дорогам. Ехали молча на грузовике, угрюмо посматривая по сторонам. Но когда въехали в дубовую рощу, у всех как-то странно заблестели глаза и зашевелились предательски носы. Многие стали подниматься со своих мест с целью выпрыгнуть из машины, но сопровождающий команду парень одним внушительным окриком подавил народный подъем. Дубовая роща сменилась березовой, но желудиное настроение ни у кого не изменилось. В недобром оживлении подъехали к глухим огромным воротам, от которых тянулся в обе стороны березовой рощи высокий противотанковый забор.

Через минуту группа вновь прибывших с удивлением осматривала огромный пустынный лагерь с аккуратными бараками и огромной площадью посередине.

Их встретил широко улыбающийся небритый мужчина в белом халате и с нездоровыми мешками под глазами. От него крепко несло перегаром. Он жизнерадостно со всеми поздоровался за руку, нагло осмотрел женщин, затем икнул и заявил, что в их санатории не пишутся заявления. Заявления не пишутся, поскольку они давно покончили с бюрократией, но по традиции новенькие поминают своих младших братьев, иными словами, поросят, которых ежедневно тоннами режут на мясокомбинатах и мясобойнях для столовых, ресторанов, рынков… Тут комендант санатория прослезился и, опять икнув, пояснил, что подло откармливать живое существо желудями ради того, чтобы потом чинно кушать его тело, что гораздо нравственней человеку самому питаться желудями.