Давид Копперфильд. Том II - Чарльз Диккенс

— Чорт вас подери! — прошипел Уриа, корчась на этот раз уже от боли.

— Подождите, мы с вами еще сосчитаемся! Только подойдите еще ко мне, вы… вы… вы, «Гипп», — куча мерзости! задыхаясь от ярости, кричал мистер Микобер, — И если у вас голова человечья, я размозжу ее!.. А ну-ка, суньтесь!

Кажется, в жизни я не видывал ничего более комичного, даже в такую минуту я не мог не обратить на это внимания. Мистер Микобер, выкрикивая свое «ну-ка, суньтесь!», размахивает линейкой, как саблей, а мы с Трэдльсом стараемся оттеснить его в угол, откуда он все порывается вырваться. Его противник, что-то бормоча себе под нос, потирает ушибленную руку, не спеша снимает свой шейный платок и обвязывает ее. Затем, поддерживая эту руку, он с мрачным видом и опущенной головой садится попрежнему на стул.

Несколько успокоившись, мистер Микобер возобновляет чтение своего послания:

— «Условия, на которых я поступил на службу к Гиппу (он неизменно каждый раз перед этим именем останавливался, а затем произносил его с особой силой), не были точно определены, за исключением еженедельной платы в двадцать два шиллинга и шесть пенсов. То, что я получал сверх этого, было поставлено в зависимость от моего усердия по службе, вернее сказать, от моей подлости, алчности, нищеты, в которой находилось мое семейство, от моего нравственного, или, точнее выражаясь, безнравственного сходства с Гиппом. Нужно ли мне говорить о том, что при ничтожной основной плате я принужден был обращаться к Гиппу с просьбой выдать мне авансом жалованье на содержание миссис Микобер и моего несчастного подрастающего семейства? Нужно ли говорить о том, что Гипп заранее предвидел необходимость для меня этих авансов и обеспечивал их моими векселями или другими долговыми обязательствами, имеющими в нашей стране законную силу, и что таким образом я мало-помалу попал в расставленные им для меня сети?..»

Мистер Микобер, описывая это тяжелое положение вещей, так наслаждался своим эпистолярным талантом, что, видимо, забывал, сколько это ему в самом деле приносило горя и беспокойства.

— «Вот тут-то Гипп и начал оказывать мне доверие, нужное ему для выполнения его адских замыслов, а я начал, выражаясь языком Шекспира, «чахнуть, томиться и таять». Я убедился, что мои услуги постоянно требуются для того, чтобы совершать подлоги и вводить в заблуждение лицо, которое я буду называть мистером У. Этого мистера У обманывали, держали в полнейшем неведении, всячески обходили его, в то время, как этот головорез Гипп не переставал выказывать своей жертве бесконечную благодарность и бесконечную преданность! Это уж было достаточно скверно, но, как заметил философски датский принц Гамлет в бессмертном творении великого Шекспира, «худшее было еще впереди».

Эта последняя фраза с цитатой из «Гамлета» так поправилась мистеру Микоберу, что он, под тем предлогом, будто потерял то место, где остановился, доставил себе и нам наслаждение прослушать ее вторично.

— «Я не намерен, — продолжал он читать, — описывать здесь подробно все более мелкие злодеяния (хотя у меня имеется их список), творимые во вред лицу, названному мною мистером У., коих я был безмолвный участник. Когда закончилась происходившая в моей душе борьба: получить жалованье или лишиться его, иметь хлеб или голодать, существовать или умереть с голоду, — я решил разоблачить более важные злодеяния, содеянные к величайшему вреду и ущербу вышеупомянутого мистера У. Гиппом. Побуждаемый безмолвной увещательницей внутри себя, именуемой совестью, и другой не менее трогательной и убедительной увещательницей из внешнего мира, которую я назову мисс У, я предпринял нелегкий труд тайных расследований, длившихся, по-моему, не менее двенадцати календарных месяцев».

Он прочел это место так, словно это была выдержка из какого-нибудь парламентского акта, упиваясь звуком собственных слов.

— «Обвинения мои против Гиппа, — продолжал он, взглянув на своего врага и засунув под левую руку на всякий случай линейку, — состоят в следующем:

Мне кажется, мы все тут затаили дыхание, а уж об Уриа и говорить нечего.

— «Во-первых, — прочел мистер Микобер, — когда (по причинам, в которые входить я считаю ненужным) способность управлять делами и память мистера У. ослабевали и вообще бывали не на высоте, Гипп умышленно старался как можно больше осложнить и запутать все официальные дела конторы. В то время, когда мистер У. бывал наименее способен занимался делами, Гипп обязательно принуждал его к этому. При таких обстоятельствах он подсовывал мистеру У. подписывать важные документы, выдавая их за маловажные. Так, между прочим, мистер У. выдал ему, Гиппу, доверенность распоряжаться вверенной ему одним клиентом суммой в двенадцать тысяч шестьсот четырнадцать фунтов стерлингов два шиллинга и девять пенсов и употреблять эту сумму на уплату несуществующих долговых обязательств их конторы и на пополнение мнимых недочетов по другим вкладам. А дело он обставил так, как будто причиной всему этому были противозаконные, неблаговидные действия самого мистера У. Благодаря этой уловке он впоследствии держал мистера У. в своих руках, мучил его и совсем поработил».

— Это уж вам, Копперфильд, придется доказывать, — заметил Уриа, с угрожающим видом тряхнув головой. — Все в свое время! Ну, потерпим!

— Мистер Трэдльс, спросите, пожалуйста, Гиппа, кто поселился после него в его квартире? — проговорил мистер Микобер, поднимая глаза от своего послания.

— Там поселился дурак, живущий в этой квартире и поныне, — с презрительным видом отозвался Уриа.

— Будьте добры еще спросить Гиппа, не имел ли он, живя в этой квартире, записной книжки? — продолжал мистер Микобер.

Я заметил, что тощая рука Уриа перестала скоблить подбородок.

— Или спросите его, — не унимался мистер Микобер, — не сжигал ли он там когда-нибудь такой книжки?.. Если он ответит на это утвердительно и поинтересуется узнать, где находится пепел от этой книжки, то направьте его к Вилькинсу Микоберу, и он узнает не совсем приятные для себя вещи.

Торжествующий тон, которым были произнесены эти слова, так напугал маменьку Уриа, что она закричала:

— Ури! Ури! Смиритесь, дорогой мой! Поладьте с ними!

— Матушка! — крикнул он на нее. — Будете ли вы наконец молчать? Вы перепугались и сами не знаете, что говорите. Смириться?! — повторил он, злобно глядя на него. — Было время, когда при всем своем смирении, я заставлял и других смиряться.

Мистер Микобер с видом барича опустил подбородок в воротник и снова принялся за свой документ:

— «Во-вторых, Гипп во многих случаях, как мне это прекрасно известно, систематически подделывал подпись мистера У. в разных записях, книгах и документах. И, между прочим, он подделал подпись на одном документе, что может быть мною бесспорно доказано таким образом…»

Тут мистер Микобер остановился, как бы смакуя каждое слово, а затем снова начал читать:

— «Когда мистер У. был болен, можно было предвидеть, что его болезнь поведет к неприятным разоблачениям и к потере власти Гиппа над семьей У., Гипп счел нужным заблаговременно запастись долговым обязательством на вышеуказанную сумму двенадцать тысяч шестьсот четырнадцать фунтов стерлингов два шиллинга и девять пенсов, с процентами. Сумма эта якобы была дана Гиппом мистеру У., дабы спасти его от позора. На деле, конечно, он никогда не давал и не мог дать такой суммы. Подпись на этом долговом обязательстве — мистера У., а заверена она Вилькинсом Микобером. И то и другое — произведение рук Гиппа. (В имеющейся у меня записной книжке Гиппа сохранилось несколько его подобных подделок подписи мистера У. Правда, кое-где они пострадали от огня, но тем не менее каждый может прочесть их.) Такое долговое обязательство я никогда не заверял, и это долговое обязательство находится в моих руках».

Уриа вскочил с места, вынул из кармана свяжу ключей и отпер один из ящиков, но, вдруг, видимо, что-то вспомнив, он даже не заглянул в ящик и вернулся на прежнее место.

— «Это долговое обязательство находится в моих руках, — вторично прочел мистер Микобер, — то есть, вернее сказать, оно еще сегодня утром находилось в моих руках, когда и составлял этот документ, а теперь оно в распоряжении мистера Трэдльса».

— Совершенно верно, — подтвердил Трэдльс.

— Ури! Ури! — крикнула маменька. Смиритесь и поладьте с ними!.. Джентльмены! Я знаю, что сын мой смирится, если только вы дадите ему время подумать… Мистер Копперфильд! Ведь вам известно, сэр, что он всегда был очень смиренен!

Странно было видеть, как маменька продолжает прибегать к прежней уловке, в то время как сынок уже оставил ее за бесполезностью.

— Матушка! — проговорил Гипп, нетерпеливо кусая платок, которым была обвязана его рука. — Вы лучше возьмите ружье и выстрелите в меня.