Кристальный грот - Мэри Стюарт

Теперь помнили лишь, что трон он получил путем кровопролития, измены и убийства родича — и что родич-то и был истинным королем.

Поэтому люди теперь стаями слетались к Амброзию, призывали на него благословения разных богов, которым поклонялись, радостно прославляли его как короля, первого «Короля всей Британии», как первую блестящую возможность для страны объединиться в единое целое.

Другие поведали уже о том, как был коронован Амброзий и как начал он свои труды, став королем Британии; все это было даже записано, потому здесь я скажу лишь, что, как упоминал ранее, был при нем первые два года его правления, но затем, весной двадцатого года моей жизни, я оставил его. Я устал от советов и маршей, от долгих юридических дискуссий, в ходе которых Амброзий пытался вдохнуть жизнь в вышедшие из употребления законы, от бесконечных встреч со старейшинами и епископами, недели и месяцы гудевшими, как пчелы ради каждой капли меда. Я устал даже от строительства и проектирования — лишь этим я и занимался все те долгие месяцы, что провел с армией. Наконец стало ясно, что мне нужно оставить его, вырваться из-под окружавшего его сонма неотложных дел: бог не говорит с тем, у кого нет времени прислушаться к нему. Ум должен искать то, что может послужить ему пищей, и мне, наконец, стало ясно — все, что мне предназначено сделать, должно делаться среди покоя моих родных холмов. Таким образом, весной, когда мы прибыли в Винчестер, я направил послание Кадалю, затем разыскал Амброзия, чтобы сказать ему о своем уходе.

Он выслушал меня с отсутствующим видом: в те дни на него свалилось великое множество дел, и годы, которые раньше, казалось, минуют, не оставляя на нем следа, теперь обрушились тяжким грузом. Я заметил, что такое часто случается с теми, кто посвятил свою жизнь достижению дальнего света высокого маяка: когда они достигают вершины горы и некуда больше взбираться, а остается лишь подбрасывать дрова в огонь и поддерживать свет, то такие люди садятся рядом с огнем и стареют. Там, где раньше их грела яростная пульсация крови, теперь должен согревать извне огонь маяка. Так случилось и с Амброзием. Король, сидевший в своем высоком кресле в Винчестере и слушавший меня, не был уже тем молодым командиром, на которого я смотрел поверх заваленного картами стола в Малой Британии, и не был даже Посланцем Митры, направлявшимся ко мне через скованное морозом поле.

— Я не могу удерживать тебя, — сказал он. — Ты не офицер, ты всего лишь мой сын. И волен ехать, куда тебе угодно.

— Я служу тебе, и ты знаешь это. Но теперь я понял, как могу служить тебе наилучшим образом. Вчера ты упоминал о посылке войск в Каэрлеон. Кто едет с ними?

Он глянул в бумаги. Год назад он ответил бы, не задумываясь.

— Приск. Валенс. Может быть, Сидоний. Они отправляются через два дня.

— Тогда я поеду с ними.

Он посмотрел на меня. Вдруг он стал прежним Амброзием.

— Стрела из тьмы?

— Можно сказать и так. Я знаю, что должен ехать.

— Тогда езжай с миром. И когда-нибудь вернись ко мне.

Кто-то прервал наш разговор. Когда я покидал его, он уже вникал, слово за словом, в черновой проект нового свода городских законов.

7

Дорога из Винчестера в Каэрлеон хорошая, и погода выдалась на славу, солнечная и сухая, поэтому мы не стали задерживаться в Саруме, а пока было еще светло, направились дальше на север, прямо через Великую равнину. Почти сразу за Сарумом находится место, где был рожден Амброзий. Теперь я и припомнить не могу, как оно называлось до того, но уже в те времена называть его стали нынешним именем, Амберсбург или Эймсбери. Ранее мне не доводилось бывать в этих местах, и я намеревался осмотреть их, поэтому мы прибавили шаг и прибыли на место незадолго до захода солнца. Мы с офицерами удобно разместились в доме главы городского правления — был тот город чуть побольше деревни, но теперь он уже проникся сознанием того, что стал местом рождения короля. Неподалеку находилось и место, где много лет назад несколько сотен или даже больше знатных британцев были предательски убиты саксами и захоронены в общей могиле. Место это лежало несколько к западу от Эймсбери, по ту сторону круга камней, которые люди зовут Хороводом Великанов или Танцем Нависших Камней.

Я давно был наслышан об этом Хороводе и хотел взглянуть на него, поэтому когда отряд достиг Эймсбери и приготовился располагаться на ночь, я принес извинения хозяевам и выехал один верхом в западном направлении, через открытую равнину. Здесь долина расстилается миля за милей без единого холма или лощины, однообразие пейзажа нарушают лишь заросли колючего кустарника и дрока, да местами одинокий дуб, на котором ветра не оставили ни единого листочка. Солнце садится здесь поздно, и тем вечером, когда я направлял неспешный ход своего усталого коня на запад, на небе передо мной все еще трепетали последние лучи заходящего солнца, за спиной же на востоке грудились свинцово-серые вечерние облака и уже выглянула одинокая ранняя звезда.

Наверное, я ждал, что Хоровод не столь впечатляющ, как стоящие рядами армии камней, к которым я привык уже в Бретани, что он будет чем-то подобным каменному кругу на острове друидов. Но эти камни оказались огромными, больше, чем какие-либо до того мной виденные; и само их уединение, то, как стояли они в самом сердце этой обширной и пустой равнины, наполнило мое сердце благоговейным восторгом.

Я проехал немного вдоль ряда камней, неторопливо, внимательно всматриваясь, затем спешился и, оставив коня пастись, прошел между двумя стоячими камнями внешнего круга. Моя тень легла между их тенями и в сравнении с ними показалась крошечной, тенью пигмея. Я непроизвольно замешкался, словно гиганты взялись за руки, чтобы задержать меня.

Амброзий спросил меня, не была ли то «стрела из тьмы». Я ответил утвердительно и не солгал, но предстояло еще понять, что меня привело сюда. Я знал лишь одно — я оказался здесь, хотя очень хотел бы сейчас быть подальше отсюда. Что-то подобное я ощутил в Бретани, когда впервые проходил между каменными аллеями; какое-то дыхание у тебя на затылке, будто что-то более древнее, чем само время, заглядывает тебе через плечо; но в то же время ощущение было в чем-то иным.

Походило на то, будто сама земля, сами камни, к которым я прикасался, хотя и хранили еще тепло весеннего солнца, дышали в то же время холодом, черпая его откуда-то из непомерных глубин. Без особого желания я двинулся вперед. Свет быстро угасал, и чтобы пробраться в центр, требовалась осторожность. Время и бури — а может быть, и боги войны — сделали свое дело, многие камни оказались сброшены вниз и в беспорядке лежали теперь на земле, но все еще можно было распознать порядок, в котором они были ранее расставлены.

Это был круг, но ничего подобного в Бретани мне не встречалось, я даже вообразить себе не мог ничего подобного. Первоначально здесь стоял внешний круг из гигантских камней, и там, где полумесяц камней уцелел, я увидел, что их вершины венчались непрерывной перемычкой из каменных глыб, столь же громадных, как и сами стоячие камни, это была огромная, связанная в одно целое каменная дуга, пересекавшая небосклон подобно созданной великанами ограде.

Местами отдельные монолиты внешнего круга еще стояли, но большинство упало или наклонилось под разными углами, служившие перемычками глыбы лежали поблизости на земле. Внутри большого круга находился внутренний круг стоячих камней, некоторые из гигантских глыб внешнего круга обрушились на камни внутреннего и повалили их. За рядом камней внутреннего круга находилась, в свою очередь, группа гигантских стоячих камней в форме лошадиной подковы, обозначавшая центр; они были расположены парами и связаны каменными перемычками. Три такие группы по три камня в каждой стояли нетронутыми, четвертая же упала и увлекла за собой стоявшие поблизости монолиты. Внутри этой группы камней обнаружилась еще одна, также в форме подковы, но из камней меньшего размера, почти все они стояли. Центр был пуст, там лишь сгущались, пересекаясь, тени.

Солнце село, и с его закатом небо на западе утратило краски, оставив одну лишь яркую звезду в колышущемся море всех оттенков зеленого. Я стоял неподвижно. Было очень тихо, так тихо, что я слышал, как мой конь щиплет траву и как негромко позвякивает его уздечка. Единственным иным звуком был шепчущий шелест скворцов, устраивающихся на ночь в гнездах где-то среди каменных перекрытий над моей головой. Скворец для друидов птица священная, и мне доводилось слышать, что в прошлом жрецы друидов использовали Хоровод для поклонения своим богам. О Хороводе ходит немало легенд — что камни для него были доставлены из Африки и установлены древними великанами, что они сами — великаны, пойманные и обращенные в камни с помощью проклятия, когда танцевали, встав в круг. Но не великаны и не проклятия выдыхали теперь холод из-под земли и из камней; камни эти поставили здесь люди, и о том, как их ставили, слагали и пели песни поэты, вроде того старого слепца в Бретани. Запоздалый блик упал на камень рядом со мной; огромный выступ на поверхности глыбы песчаника соответствовал углублению в упавшей и лежащей теперь у его основания каменной перемычке. Эти шипы и впадины были сотворены людьми, такими же мастерами, каких я наблюдал почти ежедневно в течение нескольких последних лет в Малой Британии, затем в Йорке, Лондоне, Винчестере. И при всей их массивности, при всей схожести со строениями гигантов, все здесь было возведено руками мастеров, указаниями инженеров и звуками той музыки, что я услышал от слепого певца в Керреке.