Посылка - Ричард Матесон

Еще через минуту он встал из-за стола и вышел из бара. Уже перевалило за десять. Хотя это, конечно, не имело никакого значения. Они знают, что он всегда опаздывает. Они знают, что он всегда пытается побороть это. Безуспешно.

Офис находился в глубине помещения, небольшая загородка, снабженная самым необходимым: коврик, диван и небольшой стол с лежащими на нем карандашами и белой бумагой. Это все, что ему нужно. Одно время он держал секретаршу, но потом ему не понравилось, что кто-то за дверью может услышать его крик.

Никто не видел, как он вошел в кабинет из холла, через потайную дверь. Оказавшись внутри, он запер дверь, затем снял пиджак и расстелил его на столе. В офисе было душно. Дэвид приблизился к окну и поднял раму.

Далеко-далеко внизу жил город. Дэвид стоял и смотрел туда.

«Сколько же из них?» — промелькнула мысль.

Тяжело вздохнув, он отвернулся. Итак, он пришел. Нет смысла тянуть дальше. Он связан этим. Лучше будет поскорей закончить и убираться.

Он задернул жалюзи, подошел к кушетке и лег. Устроился на подушке, вытянулся, как следует, и замер. Конечности, интересное чувство, почти сразу же онемели.

Началось.

Сейчас Дэвид это не останавливал. Оно капало в его мозг, как тающий лед. Врывалось, словно зимний ветер. Кружилось в нем подобно холодной, скользкой химере. Дэвид оцепенел и начал задыхаться. Грудь его содрогалась, сердце билось резкими толчками. Пальцы, окостенелые, словно когти, царапали кожу кушетки. Сейчас он весь дрожал, стонал и извивался. Наконец он закричал и кричал довольно долго.

Это было сделано. Вялый, без движения, лежал Дэвид на кушетке с глазами застывшими, как стекло. Когда немного отпустило, он поднял руку и взглянул на часы. Было почти два. С трудом он поднялся. Тело было свинцовым. Елееле добрался до стола и сел. Там он что-то написал на листке бумаги и, уронив голову на стол, впал в глубокий, бесчувственный сон.

Прошло несколько часов, прежде чем он проснулся и отнес исписанный листок бумаги своему старшему. Тот просмотрел его и кивнул.

— Четыреста восемьдесят шесть, так я понял? — сказал старший.— А ты уверен?

— Я уверен,— спокойно ответил Дэвид.— Я смотрел за каждым.— Он не упомянул, что Каултер и его семейство тоже были среди них.

— О’кей,— сказал старший,— давай посмотрим. Четыреста пятьдесят два в дорожно-транспортных происшествиях, восемнадцать утонули, семь от солнечного удара, три от фейерверков, шесть — по другим причинам.

— Такая маленькая девочка и обожглась до смерти,— сказал Дэвид.— А мальчик, совсем малыш, съел муравьиный яд. И та женщина, надо же, ее ударило током. Мужчина — от змеиного укуса.

— Ну что ж,— сказал старший,— хорошо, но мы сделаем лучше. Скажем, четыреста пятьдесят. Это всегда впечатляет, когда погибает больше людей, чем мы предсказали.

— Конечно,— сказал Дэвид.

В тот вечер прогноз был на первых страницах всех газет. По пути домой Дэвид слышал, как сидящий перед ним мужчина повернулся к своему соседу и сказал:

— Что бы я действительно хотел знать, это как они угадывают?

Дэвид поднялся и отошел в противоположную часть вагона. И пока не сошел с поезда, он все стоял там, слушая стук колес, и думал о следующем празднике — Дне труда[27].

Белое шелковое платье

Вокруг ни звука. Звуки только у меня в голове. Бабушка заперла меня на ключ в моей комнате и не хочет выпускать. Потому что это случилось, говорит она. Мне кажется, я плохо вела себя. Но это все из-за платья. Я хочу сказать, из-за маминого платья. Мама ушла от нас навсегда. Бабушка говорит, моя мама на небе. Не понимаю, как это? Как она попадет на небо, если она умерла?

А теперь я слышу бабушку. Она в маминой комнате. Она укладывает мамино платье в сундучок. Почему она всегда делает это? А потом еще она запирает сундучок на ключ. Меня очень огорчает, что она делает это. Платье такое красивое, и, потом, оно очень хорошо пахнет. И оно такое мягкое. Так приятно прижаться к нему щекой. Но я больше никогда не смогу сделать этого. Мне запрещено. Я думаю, все потому, что бабушка очень рассердилась. Но я в этом не уверена. Сегодня все было как обычно. К нам пришла Мэри Джейн. Она живет напротив. Она каждый день приходит играть со мной. Сегодня тоже.

У меня есть семь кукол и еще одна пожарная машина. Сегодня бабушка сказала, играй со своими куклами и с машиной. Она сказала, не ходи в мамину комнату. Она всегда так говорит. Наверное потому, что она боится, будто я устрою там беспорядок.

В маминой комнате все очень красиво. Я хожу туда, когда дождь. Или когда бабушка отдыхает после обеда. Я стараюсь не шуметь. Я сажусь прямо на кровать, и я трогаю белое покрывало. Как будто я снова маленькая. Оно так хорошо пахнет, как все красивые вещи.

Я играю, будто мама одевается и она разрешила мне остаться. Я чувствую запах платья из белого шелка. Это ее вечернее платье для самых торжественных случаев. Она сказала так однажды, я не помню когда.

Я слышу, как шелестит платье, когда его надевают. Я слышу, когда очень сильно прислушиваюсь.

Я притворяюсь, будто мама сидит за туалетным столиком. Я хочу сказать, будто она возле своих духов и румян. И потом я вижу ее глаза, совсем черные. Я вспоминаю это.

Так странно, если идет дождь. Будто чьи-то глаза смотрят в окно. Дождь шумит, как большой великан на дворе. Он говорит тихо-тихо, чтобы все замолчали. Мне нравится играть, будто все как было тогда, когда я была в маминой комнате.

Еще больше мне нравится, когда я сажусь за мамин туалетный столик. Он большой и совсем розовый и тоже хорошо пахнет. На сиденье вышитая подушка. Там много бутылочек с шишечками сверху и внутри духи разного цвета. И почти всю себя можно видеть в зеркале.

Когда я здесь, я притворяюсь, будто мама — это я. Тогда я говорю, мама, замолчи, я хочу выйти, и ты меня не заставишь остаться. Это я так говорю что-то, я не знаю почему. Будто я слышу это внутри себя. И потом я говорю, ах, мама, перестань плакать, они не схватят меня, у меня мое волшебное платье.

Когда я притворяюсь так, я расчесываю свои волосы долго-долго. Только я беру свою щетку, я ее приношу с собой. Я никогда не беру мамину щетку. Я не думаю, что бабушка так сердится потому, что я никогда не беру мамину щетку. Мне не хочется делать это.

Иногда я открываю сундучок. Это потому, что я очень люблю смотреть на мамино платье. Я больше всего люблю смотреть на него. Оно такое красивое, и еще шелк такой мягкий. Я могу миллион лет гладить его.

Я становлюсь на колени на ковре с розами. Я прижимаю платье к себе, и я чувствую его запах. Я прикладываю платье к щеке. Было бы чудесно унести его с собой, чтобы спать, прижав его к себе. Мне очень хочется этого. Но я не могу сделать это. Потому что так сказала бабушка.

Еще она говорит, нужно было сжечь его, но я так любила твою маму. Потом она плачет.

Я никогда не вела себя с платьем нехорошо. Я всегда укладывала его потом в сундучок, будто его никто не трогал. Бабушка никогда не знала. Мне даже смешно, что она не знала. А вот теперь она знает. Она меня накажет. Почему она так рассердилась? Разве это платье не моей мамы?

На самом деле мне больше всего нравится в маминой комнате смотреть на мамин портрет. Вокруг него все такое золотое. Это рамка, говорит бабушка. Он на стене возле письменного стола.

Мама красивая. Твоя мама была красивая, говорит бабушка. Я вижу маму возле себя, она мне улыбается, она красивая сейчас. И всегда.

У нее черные волосы. У меня тоже. И еще красивые черные глаза. И еще красные губы, такие красные. Она в белом платье. У нее совсем открытые плечи. У нее белая кожа, почти как платье. И еще руки. Она такая красивая. Я все равно ее люблю, пусть она ушла навсегда, я ее так люблю.

Я думаю, это потому, что я была нехорошая. Я хочу сказать о Мэри Джейн.

Мэри Джейн пришла после обеда, как всегда. Бабушка ушла к себе отдыхать. Она сказала, теперь не забудь, ты не должна ходить в комнату твоей мамы. Я ей сказала, хорошо, бабушка. Я тогда так думала на самом деле, но потом мы с Мэри Джейн играли с пожарной машиной. И Мэри Джейн сказала, спорим, у тебя нет мамы, ты все придумала, она сказала.

Я разозлилась на нее. У меня есть мама, я знаю. Я очень злюсь, если она говорит, я все придумала. Она говорит, я лгунья. Я хочу сказать, из-за туалетного столика, и кровати, и портрета, и платья, и потом всего-всего.

Я сказала, потому что ты вредная, подожди, я тебе покажу.

Я посмотрела в бабушкину комнату. Она спала и храпела. Я опять спустилась вниз, я сказала Мэри Джейн, туда можно, бабушка не узнает. Потом она больше не очень вредничала. Она стала ухмыляться, как она это всегда делает. А потом она испугалась и закричала, она ударилась о стол, который наверху в вестибюле. Я сказала, ты такая трусиха. Она сказала, у нас в доме не бывает так темно, как в твоем.