Раны Армении - Хачатур Аветикович Абовян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Горцы много раз просили, со слезами молили его, чтобы он остался у них, говорили, что сами поедут и упросят князя, чтоб он назначил его их юзбаши, старшиной, что всей душой ему предадутся: пусть весь мир знает, что у армянского парода есть сердце, что храброго человека у армян почитают, как бога.
И в тот вечер все они, и стар и млад, собравшись вокруг него, только и повторяли, только и твердили, что уйди он от них, – и мир будет для них разрушен, глаза уж не смогут смотреть на солнце, сердце не узнает более радостного дня.
Слушая его рассказы, они так живо представляли себе все с ним случившееся, что готовы были в воду броситься, день и жизнь их омрачились. Как отзывались они на каждое слово, исходившее из уст Агаси! Каким языком об этом расскажешь? – только сердцем разве поймешь.
Он увидел, что простодушные горцы только одного и хотят – его слушать всю ночь, не отходя, сидеть возле него Иные даже положили голову ему на колени и глядели ему в глаза, поглощенные вниманием. Девушки и молодицы тоже стояли у входа и вздыхали.
Агаси незаметно дал знать ребятам, чтоб они снарядили коней, – утром-де он должен выехать на охоту, – велел им сойтись в шатер, соснуть немного, отдохнуть и все иметь наготове.
Сам он тоже склонил голову, делая вид, что сон его клонит, – народ разошелся, все пожелали ему доброй ночи и каждый отправился в свой шатер.
Как только заалел восток и облака стали подымать головы выше гор, ребята оседлали коней, одели оружие и доспехи, явились и стали у входа.
Конь Агаси мотал головой и бил копытом землю. От цветов да от горной воды он так нагулял мяса, что его распирало.
Пока горцы еще не вставали доить коров и овец, гости попрощались с ними, повернули коней и полетели. Сколько очей восхищались, глядя им вслед! Сколько сердец говорили сами себе: блажен, у кого такие сыны, такие зятья!
Как только поднялись они в гору, едва Агаси окинул взглядом горы и ущелья, где так часто бродил, знакомые взору цветы и потоки, кочевья простодушных горцев, так свято его почитавших, сердце его умилилось, глаза наполнились слезами, и он запел тихим, нежным голосом такое баяти:
Прощайте, горы-ущелья, и вы,
Потоков струи меж цветов, травы!
Красотки-армянки, честь молвы,
Я вас оставить обязан, увы!
Агаси, быть может, от вас уйдет,
Под кровом у вас Агаси не уснет,
Он запаха вашего – не вдохнет,
Не слыша вас, от тоски умрет.
Да будет же гость достоин, доколь
В груди подавляет он сердца боль,
Когда он у вас, вдали же – хлеб-соль
Будет вспоминать и в последний час.
Ах, ногу б сломать, не ходить бы сюда,
Ваших милых лиц не видать никогда!
Кабы всем, как вы, быть чистым всегда,
Вкушать от плодов честного труда!
Из рапы сердечной слово рвалось, —
Его сохраните, заросли роз,
Для дев, что за нежные руки держась,
Гуляют, сидят под сенью у вас.
Краса моих гор, ручьи, родники!
И вы, в лугах голубые цветки!
Вас девы сорвут, украсят платки,
На грудь приколют, сплетут венки.
Друг дружке скажут: меня не забудь,
На память цветок положи на грудь! —
Передайте им печали мои, —
Не вас ли поят моих слез струи?
Благословенье мое, прошу,
Вы им передайте, пока дышу.
Скажите, что век не забуду их,
Любить всем сердцем я буду их
В душе храню их любовь, красу,
С собой в могилу их унесу.
Господь, молю, пошли им добра,
Прощайте, о горы! Идти пора!
8
Плоское, ровное место, – перед взором вдруг открывается обширное поле; окруженное горами, чернеет оно и справа и слева. Путник подходит ближе, туман и облака рассеиваются, очертания становятся яснее, и кажется ему, что открылся перед ним город, где живут многие тысячи людей. Истомленный холодом или зноем, уже мечтает он заехать, остановиться у какого-нибудь боголюбивого человека, отдохнуть и с новыми силами продолжить свой путь. Он видит, с одной стороны, громаду крепости, с другой – купола и величественные облики достойных изумления церквей, с третьей – высокий минарет, верхи дворцов и вельможных палат, и все это – один обман!
Ум говорит, что перед тобой столица великого, могущественного государя, что золото и серебро должны валяться здесь небрежно вместе со всяким мусором, что, вероятно, сюда, что ни день, заходит сто караванов и сто караванов выходит.
Думается невольно, что днем пыль и туман застилают глаза, а ночью темень и мрак вводят тебя в заблуждение – вот отчего не видно ни живой души, – ни людей, ни скота, – и только одни хищные вороны чернеют перед глазами.
Спросить некого, – возле тебя никого нет, а книг ты не читал, поэтому сам не знаешь. Стоишь и думаешь, что же это такое – чудо или искусство фокусника? И когда вдруг подымаешь голову, – ах, любезные сердцу моему армяне, – тут весь содрогаешься, и руки ослабевают. Тебе покажется, что некий дракон или разбойник только что, именно в этот час, вошел сюда и поглотил всех жителей, а, может быть, и вырезал либо угнал в плен и сам скрылся. Хочется закрыть глаза, уйти обратно.
Ах, нет, нет! Не уходи…
Уже более тысячи лет не подымается здесь дым очагов, – но оставайся, не страшись. Неодушевленные камни и храмы не людоеды. Открой глаза, скрепи сердце – и предайся печали.
Эти храмы, сложенные из гладко отесанных плит, эта огромных размеров крепость, эти камни скажут тебе, что перед тобою гордый Ани, могущественная столица твоих царей. Когда-то богатая и многославная, она столь пышно расцвела, так вознеслась и возгордилась, что в ней даже пастух строил церковь, чабан щеголял в шагреневых сапогах, серебром подкованных,
