В лесах. Книга первая - Павел Мельников-Печерский

— Параша-то не скучает, — молвила Фленушка.

— Что так? — спросила головщица.

— Да что она? Увалень, — ответила Фленушка. — Как здесь сонуля была, так и в миру. Пухнет инда со сна-то, глаза совсем почти заплыли.

— Что ж это она? Со скуки, поди? — сказала Марьюшка.

— Не разберешь, — ответила Фленушка. — Молчит все больше. День-деньской только и дела у нее, что поесть да на кровать. Каждый божий день до обеда проспала, встала — обедать стала, помолилась да опять спать завалилась. Здесь все-таки маленько была поворотливей. Ну, бывало, хоть к службе сходит, в келарню, туда, сюда, а дома ровно сурок какой.

— Поди же ты, какая стала, — покачивая головой, молвила Марьюшка. — Ну, а Настасья Патаповна что? Такая же все думчивая, молчаливая?

— Поглядела бы ты на нее! — усмехнувшись, ответила Фленушка. — Бывало, здесь водой ее не замутишь, а в деревне так развернулась, что только ой.

— Полно ты! — удивилась головщица. — Бойка стала.

— Меня бойчей — вот как, — оживляясь, ответила Фленушка. — Чуть не всем домом вертит. На что родитель — медведь, и того к рукам прибрала. Такая стала отважная, такая удалая, что беда.

— Поди вот тут, — говорила Марьюшка. — Долго ли, кажись, в миру пожила, на воле-то. Здесь-то, бывало, смотрит тихоней, словечко не часто проронит.

— На людях и теперь не больно говорлива, — молвила Фленушка. — А на своем захочет поставить — поставит. Люта стала, вот уж что называется вьется ужом, топорщится ежом.

— Платьев, поди что нашили им? — спросила головщица.

— Полны сундуки, — ответила Фленушка. — А какие платья-то, посмотрела бы ты, Марьюшка. Одно другого пригляднее. И по будням в шелку ходят. Отродясь не видала я нарядов таких: сережки бриллиантовые, запонки так и горят огнями самоцветными. Параша что! На нее, как на пень, что ни напяль, все кувалдой смотрит. А уж Настя! Надо чести приписать, разрядится — просто королева. В именины-то, знаешь, у них столы народу ставили, ста два человек кормились: день-от был ясный да теплый, столы-то супротив дома по улице стояли. Вот тут посмотрела бы ты на ихние наряды, как с родителями да с гостями они вышли народ угощать.

— В чем Настенька-то была? — спросила головщица.

— Был на ней сарафан шелковый голубой, с золотым кружевом, — рассказывала Фленушка, — рукава кисейные, передник батистовый, голубой синелью расшитый, на голове невысокая повязка с жемчугами. А как выходить на улицу, на плечи шубейку накинула алого бархата, на куньем меху, с собольей опушкой. Смотреть загляденье!

— Хоть бы глазком взглянула! — сказала, вздохнув, Марьюшка.

— А вот погоди, к нам в гости приедут, увидишь, — молвила Фленушка.

— Где увидать? — покачав головой, ответила головщица. — Разве в скиту в таком уборе ходят девицы?

— А может статься, и в миру увидишь ее. — прищурившись и зорко глядя на головщицу, сказала Фленушка.

— Где уж нам, Флена Васильевна, мирские радости видеть!.. — с горьким чувством, вздохнув, молвила Марьюшка. — Хорошо им при богатых родителях, а у нашей сестры что в миру? Беднота, пить-есть нечего, тут не до веселья. И то денно и нощно бога благодаришь, что матушка Манефа призрела меня, сироту. По крайности не голодаешь, как собака. А и то сказать, Флена Васильевна, разве легко мне у матушки-то жить: чужой-от ведь обед, хоть сладок, да не спор, чужие-то хлеба живут приедчивы. Мед чужой и тот горек, Фленушка.

— Ну, разрюмилась, что радуница, — подхватила Фленушка. — нечего хныкать, радость во времени живет, и на нашу долю когда-нибудь счастливый часок выпадет… Из Саратова нет ли вестей? — спросила Фленушка, лукаво улыбаясь. — Семенушка не пишет ли?..

— А ну, пес его дери! — с досадой ответила Марьюшка. — Забыла об нем и думать-то.

— Врешь! По глазам вижу! — приставала Фленушка.

— Ей-богу, право, — продолжала головщица. — Да что? Одно пустое это дело, Фленушка. Ведь без малого целый год глаз не кажет окаянный… Ему что? Чай, и думать забыл… А тут убивайся, сохни… Не хочу, ну его к ляду!.. Эх, беднота, беднота!.. — прибавила она, горько вздохнув. — Распроклятая жизнь!

— Полно тебе!.. Меня, дева, не обморочишь, — усмехнувшись, сказала Фленушка. — Получила весточку?.. А?.. По глазам вижу, что получила…

— Ну, получила. Ну, что же? — резко ответила головщица. — Письмо, что ли, прислал? — Ну, письмо прислал… Еще что будет?.. Тебе из Казани не пришло ли письмеца от Петрушки черномазого?

— Мое дело, голубушка, иное, — усмехаясь, ответила Фленушка. — Мне только слово сказать, зараз свадьбу уходом сыграем… Матушку только жаль, — вздохнув, прибавила она, — вот что… В гроб уложишь ее.

— А мне и гадать про свадьбу нечего, — желчно сказала Марьюшка.

— Не равны мы с тобой, Флена Васильевна. Тебе в ларцах у матушки Манефы кое-что припасено, а у меня, сироты, приданого-то голик лесу да кузов земли.

— Да полно тебе, надоела с своей беднотою, как горькая редька, — молвила Фленушка. — Хнычет, хнычет, точно на смерть ведут ее. Скажи-ка лучше: сходились без меня на супрядки?

— Сходились, — ответила головщица. — И сегодня вплоть до вашего приезда сидели.

— Что ж? Весело? — спросила Фленушка.

— Какое веселье! Разве не знаешь? — молвила Марьюшка. — Как допрежь было, так и без тебя. Побалуются маленько девицы, мать Виринея ворчать зачнет, началить… Ну, как водится, подмаслим ее, стихеру споем, расхныкается старуха, смякнет — вот и веселье все. Надоела мне эта анафемская жизнь… Хоть бы умереть уж, что ли!.. Один бы конец. -

Это кровь в тебе бродит, Марьюшка, — внушительно заметила Фленушка. — Знаю по себе. Иной раз до того доходит, так бы вот взяла да руки на себя и наложила… Приедет, что ли, Семен-от Петрович?

— Обещался… Да кто его знает, может, обманет; у ихнего брата завсегда так — на словах, как на санях, а на деле, как на копыле. Тут сиди себе, сохни да сокрушайся, а он и думать забыл. — сказала Марьюшка.

— Обещался, так приедет, — утешала ее Фленушка. — Не кручинься… Завсегда он наезжает, только Волга вскроется. Гляди, после Пасхи приедет. Вот, Марьюшка, веселье-то у нас тогда пойдет: к тебе Семенушка приедет, моего чучелу из Казани шут принесет, Настеньку залучим да ее дружка приманим…

— Шибаева-то, что ли? — спросила головщица.

Ну его к лешему! — молвила Фленушка.

— Поближе найдем. — Про самарского жениха говоришь? — сказала Марьюшка. — Болтали намедни. Снежков-де какой-то свататься к ней приезжал. Богатый, слышь!

— Какой тут Снежков! — молвила Фленушка. — Не всяк голова, у кого борода, не всяк жених, кто присватался, иному от невестиных ворот живет и поворот. Погоди, завтра все расскажу… Видишь ли, Марьюшка, дельце затеяно. И тому делу без тебя не обойтись. Ты ведь воструха, девка хитроватая, глаза отводить да концы хоронить мастерица, за уловками дело у тебя не станет. Как хочешь, помогай.

— Что ж? Рада помочь, коли смогу… Для Настеньки на все я готова, — ответила Марьюшка.

— Она на тебя, что на каменну гору, надеется, — молвила Фленушка.

— Ай, батюшки!.. Забыла сказать… Про шерсти да бисера помянула, а про самые-то первые подарки забыла. Платок шелковый прислала тебе, ситцу на сарафан, колечко с бирюзой, цепочку.

— Напрасно это, — с ужимкой ответила Марьюшка.

— Разве я из корысти? Ситец-от какой? — Розовый с разводами. — Ой ли! Такого давно мне хотелось. А платочек? — Голубой со звездочками, да с изюминами, — сказала Фленушка.

— Спаси ее Христос, что не забывает меня, сироту, — сказала, довольная подарками, Марьюшка.

— И впредь обижена не будешь, — молвила Фленушка. — Удалось бы только нам дельце наше состряпать, будут у тебя и шелковы сарафаны.

— Ну уж и шелковы! — улыбнулась Марьюшка.

— Я тебе говорю, — молвила Фленушка, — только молчи да ухо держи востро… Видишь ли, какое дело вышло — слушай. Только приехали мы в Осиповку, гляжу я на Настю, думаю, что это такое сталось с ней. Ровно не она; заговоришь с ней, то заревом вспыхнет, то муки белей станет, глаза горят, а вдруг ни с того ни с сего затуманятся. Зачнет говорить — в речах путается, видимо — другое что в мыслях держит… Думаю я, тут что-нибудь да не так, это не то, что с Васькой Шибаевым соловьев у перелеска слушать. Стала пытать; созналась девка.

— Слюбилась? — живо спросила Марьюшка.

— Посмотрела бы ты, Марьюшка, парень-от какой, — сказала Фленушка. — Такой молодец, что хоть прямо во дворец. Высокий да статный, сам кровь с молоком, волос-от черный да курчавый, глаза-то как угли, за одно погляденье рубля не жаль. А умница-то какая, смышленый какой…

— Кто ж он таков? Из купцов? Заезжий? — спрашивала Марьюшка.

— Деревенщина, голь перекатная, — ответила Фленушка. — И вовсе не заезжий, у них в дому живет.

— Кто ж такой? — допытывалась Марьюшка. — Токарь, в работники его Патап-от Максимыч нанял, — ответила Фленушка.