Град обреченный - Аркадий и Борис Стругацкие

Теперь он видел перед собой больше десяти затылков. Это было обидно. А Кацман на том конце стола бубнил все громче, все напористей, но все так же неразборчиво.

– Приманка! – заорал Андрей изо всех сил. – Вот что такое ваше хваленое величие! Приманка! Глядит на вас Хнойпек и думает: это надо же, какие люди бывали! Вот я теперь пить брошу, курить брошу, Мымру свою по кустам валять перестану, в библиотеку пойду запишусь и тоже всего этого достигну… То есть это предполагается, что он так должен думать! Но думает-то он, на вас глядючи, совсем не то. И ежели караула вокруг вас не выставить, в загородку вас не взять, так он понавалит вокруг, мелом слова напишет да и пойдет обратно к своей Мымре, очень довольный. Вот вам и воспитательная функция! Вот вам и память человечества!.. Да на кой хрен, в самом деле, Хнойпеку память? На кой хрен ему вас помнить, скажите вы мне на милость? То есть, конечно, были такие времена, когда помнить вас всех считалось хорошим тоном. Деваться было некуда, запоминали. Александр, мол, Македонский, родился тогда-то, помер тогда-то. Завоеватель. Буцефал. «Графиня, ваш Буцефал притомился, а кстати, не хотите ли вы со мной переспать?» Культурно, образно, по-светски… Теперь, конечно, в школах тоже приходится зубрить. Родился тогда-то, помер тогда-то, представитель олигархической верхушки. Эксплуататор. Здесь уж совсем непонятно, кому это нужно. Экзамены, бывало, сдашь – и с плеч долой. «Александр Македонский тоже был великий полководец, но зачем же табуретки ломать?» Фильм был такой, «Чапаев». Смотрели? «Брат умирает – Митька, ухи просит…» Вот и все применения вашему Александру Македонскому…

Андрей замолчал. Все эти разговоры были ни к чему. Никто его не слушал. Перед ним были только затылки – чугунные, каменные, железные, нефритовые… бритые, лысые, курчавые, с косицей, с выщерблинами, а то и вовсе скрытые за кольчугами, шлемами, треуголками… Не нравится, горько подумал он. Правда глаза колет. К песнопениям привыкли, к одам. Экзэги монументум… А что я такого вам сказал? Ну, не врал, конечно, не подличал перед вами – что думал, то и сказал. Я ведь не против величия. Пушкин, Ленин, Эйнштейн… Я идолопоклонства не люблю. Делам надо поклоняться, а не статуям. А может быть, даже и делам поклоняться не надо. Потому что каждый делает, что в его силах. Один – революцию, другой – свистульку. У меня, может, сил только на одну свистульку и хватает, так что же я – говно теперь?..

А голос за желтым туманом знай бубнил свое, и уже были слышны отдельные слова: «…невиданное и необычайное… из катастрофического положения… только вы… заслужило вечной благодарности и вечной славы…» Вот этого я особенно не терплю, подумал Андрей. Особенно я ненавижу, когда вечностями швыряются. Братья навек. Вечная дружба. Навеки вместе. Вечная слава… Откуда они все это берут? Что они видят вечного?

– Хватит врать! – крикнул он через стол. – Совесть надо иметь!

Никто не обратил на него внимания. Он повернулся и побрел обратно, чувствуя, как сквозняк пробирает его до костей, вонючий сквозняк, пропитанный испарениями склепа, ржавчины, окислившейся меди… А ведь это не Изя там болтал, вяло подумал он. Изя таких слов сроду не произносил. Зря я на него… Зря я сюда пришел. Зачем меня, собственно, сюда принесло? Наверное, мне показалось, будто я что-то понял. Все-таки мне уже за тридцать, пора разбираться, что к чему. Что за дикая идея – убеждать памятники, что они никому не нужны? Это же все равно, что убеждать людей, что они никому не нужны… Оно, может быть, так и есть, да кто в это поверит?..

Что-то со мной сделалось за последние годы, подумал он. Что-то я утратил… Цель я утратил, вот что. Каких-нибудь пять лет назад я точно знал, зачем нужны те или иные мои действия. А теперь вот – не знаю. Знаю, что Хнойпека следует поставить к стенке. А зачем это – непонятно. То есть понятно, что тогда мне станет гораздо легче работать, но зачем это нужно – чтобы мне было легче работать? Это ведь только мне одному и нужно. Для себя. Сколько лет я уже живу для себя… Это, наверное, правильно: за меня для меня никто жить не станет, самому приходится позаботиться. Но ведь скучно это, тоскливо, сил нет… И выбора нет, подумал он. Вот что я понял. Ничего человек не может и не умеет. Одно он может и умеет – жить для себя. Он даже зубами скрипнул от безнадежной ясности и определенности этой мысли.

Он вышел из склепа в тень колонн и зажмурился. Желтая раскаленная площадь, утыканная пустыми постаментами, лежала перед ним. Оттуда волнами накатывал жар, как из печи. Жар, жажда, изнурение… Это был мир, в котором надлежало жить и, следовательно, действовать.

Изя спал, уткнувшись лбом в раскрытый томик, вытянувшись на каменных плитах в тени. На штанах сзади у него зияла прореха, ноги в стоптанных башмаках были неестественно вывернуты. П<о>том от него разило за версту. Немой был тут же – сидел на корточках с закрытыми глазами, привалившись спиной к колонне, на коленях у него лежал автомат.

– Подъем, – сказал Андрей устало.

Немой раскрыл глаза и встал. Изя приподнял голову и поглядел на Андрея сквозь заплывшие веки.

– Где Пак? – спросил Андрей, озираясь.

Изя сел, вцепился скрюченными пальцами в пыльную шевелюру и принялся ожесточенно чесаться.

– Ч-черт… – пробормотал он невнятно. – Слушай, жрать же хочется невыносимо… Сколько можно?

– Сейчас пойдем, – сказал ему Андрей. Он все озирался. – Где Пак?

– Поше-ауэтеку, – ответил Изя, неистово зевая. – Ф-фу, разморило совершенно к чертям…

– Куда пошел?

– В библиотеку пошел. – Изя вскочил, подобрал свой томик и принялся запихивать его в мешок. – Мы решили, что он пока отберет книги… Сколько это сейчас времени? У меня вроде остановились…

Андрей взглянул на часы.

– Три, – сказал он. – Пошли.

– Может, пожрем сначала? – предложил Изя нерешительно.

– На ходу, – сказал Андрей.

Он испытывал какое-то смутное беспокойство. Что-то ему не нравилось. Что-то было не так. Он взял у Немого автомат и, заранее щурясь, шагнул на раскаленные ступеньки.

– Ну вот… – ворчал позади Изя. – Теперь – жрать на ходу… Я его как честный человек дожидался, а он толком пожрать не дает… Немой, дай-ка сюда мешок…

Андрей, не оглядываясь, быстро шел между постаментами. Ему тоже хотелось есть, внутри так и сосало, но что-то толкало его идти, и идти быстро. Он поудобнее пристроил ремень автомата на плече и снова мельком посмотрел на часы. Было все те же три часа без одной минуты. Он поднес запястье к уху. Часы стояли.

– Эй, господин советник! – позвал его Изя. – Держи.

Андрей приостановился и принял у него две галеты, проложенные жирной консервированной свининой. Изя уже смачно хрумкал и причмокивал. Рассматривая на ходу сандвич – откуда половчее кусать, – Андрей спросил:

– Когда Пак ушел?

– Да почти сразу же и ушел, – сказал Изя с набитым ртом. – Мы с ним осмотрели этот пантеон, ничего интересного не обнаружили, вот он и отправился.

– Зря, – сказал Андрей. Он понял, что его беспокоило.

– Что – зря?

Андрей не ответил.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Никакого Пака в библиотеке не оказалось. Он, конечно, сюда и не думал заходить. Книги валялись грудой, как и раньше.

– Странно, – сказал Изя, растерянно вертя головой. – Он же сказал, что отберет все по социологии…

– «Он сказал, он сказал…» – сквозь зубы проговорил Андрей. Он пхнул носком башмака подвернувшийся под ноги пухлый том, повернулся и сбежал по лестнице. Обвел все-таки в конце концов. Обвел косоглазый. Еврей дальневосточный… Он сам толком не понимал, в чем заключается хитрость дальневосточного еврея, но всеми фибрами души чувствовал: обвел!

Теперь они шли, прижимаясь к стенам, – Андрей по правой стороне улицы, Немой, который тоже понял, что дело дрянь, – по левой. Изя полез было на середину, но Андрей так на него гаркнул, что архивариус опрометью вернулся к нему и пошел след в след, возмущенно сопя и презрительно фыркая. Видимость была – метров пятьдесят, а дальше улица представлялась словно бы в аквариуме – все там мутно дрожало, отсвечивало, поблескивало, и даже вроде бы какие-то водоросли струились над мостовой.

Когда они поравнялись с кинотеатром, Немой вдруг остановился. Андрей, следивший за ним краем глаза, остановился тоже. Немой стоял неподвижно, он словно к чему-то прислушивался, держа обнаженный тесак в опущенной руке.

– Гарью несет… – тихонько проговорил сзади Изя.

И Андрей сейчас же почувствовал запах гари. Вот оно, подумал он, стискивая зубы.

Немой поднял руку с тесаком, махнул вдоль улицы и двинулся дальше. Они прошли еще метров двести со всей возможной осторожностью. Запах гари усиливался. Запах горячего металла, тлеющего тряпья, солярки и еще какие-то сладковатые, почти вкусные запахи. Что же там произошло? – думал Андрей, стискивая зубы до хруста в висках. Что он там учинил? – твердил он в тоске. Что там горит? Это же там горит, несомненно… И тут он увидел Пака.