Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана - Джеймс Мориер

Ахун занимался с учениками своими в классе, когда я пришёл к нему. Он тотчас отпустил мальчиков домой и стал уверять меня, что глаза его просветлились от моего лицезрения и что прибытие моё принесёт ему удивительное счастие.

– Ай, Ахун! не шутите над моею бородою, – сказал я. – За мною повсюду следует несчастие. Я потерял родителя, но думал, что, по крайней мере, нанду что-нибудь в его кошельке. Теперь мне говорят, что я должен быть нищим.

Учитель положил руки на колена, ладонями вверх, возвёл глаза к небу и сказал:

– Бог милостив! О, аллах! всё, что ни есть, это ты: кроме тебя, ничего нет! Да, сын мой! свет такое ничто: он не стоит того, чтоб о нём и думать. Не желай ничего, не ищи ничего, так ничто и тебя искать не будет.

– Полноте, Ахун, перестань болтать пустяки! – возразил я. – Давно ли ты сделался суфием, что так презираешь мирские блага? Слава пророку, я бывал в Куме и по этой статье сам в состоянии насказать тебе таких вещей, каких ты и во сне не слышал. Но не в том дело. Ты был короткий приятель моему отцу: скажи, где девалось его имение?

Учитель, подобрав себе лицо глубокомудрое, подумал, откашлялся и произнёс длинный ряд клятв, которые кончились тем, что, по его мнению, у батюшки не было никаких денег. Он подтвердил во всём показания моей матери, и я долго сидел перед ним в остолбенении. Отец мой был добрый мусульманин и, сколько знаю, гнушался, как грехом, раздачею денег на проценты. Как это воспрещено Кораном, то помню, что он однажды отказал в том бывшему хозяину моему, Осман-аге, который хотел занять у него значительную сумму и предлагал двадцать процентов за четыре месяца. Итак, он не мог пустить капитал свой по рукам; но куда и как исчез он в моё отсутствие, того я отнюдь не постигал своим умом. Наконец я возложил упование своё на аллаха и оставил учителя с грустью в сердце.

Из мечети, пошёл я прямо в отцовскую лавку, размышляя дорогою о своём положении. В Исфагане мне нечего было делать между такими плутами, как мои земляки. Надобно непременно возвратиться в столицу, подумал я. Конец концов, Тегеран есть единственное поприще для искателей счастия и подобных мне искусников. Теперь посмотрим, что в лавке, а потом порассудим о дальнейшем. Я вижу, что меня обманывают; но кого подозревать? за кого приняться? где искать правосудия? Виноват я сам: пришёл поздно. При этой печальной мысли я вынул ключ из кармана и стал отпирать лавку, когда подошёл ко мне старик, привратник караван-сарая.

– Мир с вами, ага! – сказал он мне. – Да умножится ваше благосостояние! Глаза мои просветлились!

– Ты, видно, сегодня в хорошем кейфе, Мухаммед-Али, что так меня величаешь, – отвечал я. – Какое тут благосостояние? Беда, нищета, и только. Ох! Чрева мои превратились в воду! Душа во мне засохла!

– Это что за известие? – спросил он. – Батюшка ваш (да озарит аллах его могилу!) умер – вы его наследник – молод, красавец, машаллах! Что ж вам нужно более?

– Наследник, это правда; но по пустякам, – промолвил я. – Что ж я получил в наследство? Старую землянку, с несколькими ветхими коврами, мисами и горшками, да эту лавку, с одним медным тазом и дюжиною бритв. Плюю на такое наследство!

– А денежки? – возразил он. – Вы об них и не упоминаете! Батюшка ваш (вечная ему память!) слыл у нас столь-ко же скупым на копейку, сколько был щедр на мыло. Все знают, что он накопил денег кучу и всякий день прибавлял к ней понемножку.

– А скончался, не оставив ни полушки, – подхватил я.

– Пустое! Вы, по-видимому, такой же скряга, как и ваш отец (да упокоит аллах душу его!), и не хотите признаваться, что у вас денег с голову, – присовокупил привратник. – Возможное ли дело, чтобы он ничего вам не оставил? Слава аллаху, мы не осёл и знаем, сколько он зарабатывал. Покойник Кербелаи Хасан, круглым числом, бривал по пятидесяти голов в сутки. Положим, десять голов на пищу, десять на содержание лавки и дому; пять на прихоти жены, а двадцать пять голов ежедневно оставалось у него в кармане. Двадцать пять голов – не шутка! Это значит, по крайней мере, две или три тысячи пиастров в год.

– Ты прав, Мухаммед-Али: я сам знаю, что у него водились деньги; но что мне делать, когда я отыскать их не могу! – сказал я. – Матушка клянётся, что денег в доме никогда не бывало. Ахун говорит то же. Я не пророк и думаю идти к казию.

– К казию? Упаси вас аллах! – вскричал Мухаммед-Али. – К казию без взятки не подступитесь. Кто утаил наследство, подсунет ему более, чем вы, и выиграет дело.

– Так что ж тут делать? – спросил я. – Не прибегнуть ли мне к ворожеям?

– Вреда нет! – отвечал привратник. – С тех пор как я живу в этом караван-сарае, мне случилось быть свидетелем удивительных открытий некоторых колдунов. У разных купцов пропадали деньги и отыскивались при их пособии. Только после нападения туркмен на караван-сарай, во время которого произошли значительные покражи, колдуны съели грязь[109] и ничего не выворожили. Ох! какого пеплу это несчастное происшествие навалило на мою голову![110] Многие подозревали меня в согласии с туркменами. Но всего удивительнее, что вы, Хаджи, как-то находились между ними, потому что я тогда только отворил им ворота, когда один собачий сын назвался вашим именем.

– Но я слышал, что ты храбро сражался против этих хищников, не правда ли? – прервал я, боясь, чтобы он не приметил моего смущения. – Машаллах, Мухаммед-Али! Один погонщик рассказывал мне в Мешхеде чудеса о твоих подвигах.

– Правда, что одному из них, именно тому, который выдавал себя за вас, размозжил я голову вот этим ключом; да что проку, когда все наши струсили? – отвечал привратник. – Будь со мною человек десять таких, как я был тогда, то ни один руфиян не унёс бы отсюда здоровых костей.

Я попустил старику лгать вдоволь насчёт набегу, которого обстоятельства так хорошо были мне известны. Радуясь, что внушил мне высокое о себе понятие, он обещал прислать ко мне завтра колдуна, – первого в целом Исфагане, который в состоянии открыть червонец не то что на несколько газов под землёю, а на самом дне Кашанского колодезя[111].

Глава IX

Персидский колдун. Волшебная чаша. Испытание посредством сухого рису. Земляная насыпь. Клад

На другой день поутру явился ко мне маленький, горбатый человечек, с большою головой, быстрыми, сверкающими глазами, в дервишском колпаке, из-под которого ниспадали на плеча обильные космы чёрных как смоль волос, составлявших одно огромное целое с густою, чёрною бородой. Это был колдун, Тиз-нигах[112], точное изображение чёрта в уменьшенном виде.

После обыкновенных приветствий он стал подробно расспрашивать меня о прежней моей жизни, о домашних происшествиях со времени возвращения моего в Исфаган, о друзьях и товарищах покойного отца, о том, на кого преимущественно падают мои подозрения. Потом просил он меня позволить ему обозреть внутреннее расположение нашего жилища. Матушки не было тогда дома, и я впустил его в гарем, где он пробыл с четверть часа. Выходя оттуда, он приказал мне собрать всех тех, которые жили в тесной связи с покойником или почаще бывали в доме, и сам обещал к нам пожаловать.