Два талисмана - Ольга Голотвина

Ого! Вечер наполнен загадками!

Настроение Авиты приподнялось. Загадки она любила.

А Верши-дэр уже идет к столу, увлекая за собою новоприбывших и радушно усаживая их рядом с собою. И так получилось, что по левую руку от вельможи оказался лекарь Ульден, рядом с ним (о Безликие!) — стражник Ларш, а за ним — Гурби.

— Будешь сидеть рядом со мной, надсмотрщик, — весело и дружески обратился вельможа к Ульдену. — Лично проследишь, чтоб я ничего не ел…

— Но я же не собираюсь морить тебя голодом! — возмутился лекарь. — Есть много вкусных яств, которые ты можешь…

— Вот еще! — капризно перебил ее хозяин. — Я не оскорблю мой пир кашкой на разбавленном молоке. Лучше уж гордо откажусь от еды и буду наслаждаться зрелищем чужого аппетита.

Ульден попытался возразить, но вельможа недовольным жестом остановил его:

— Хватит! Лучше познакомься с обворожительной и талантливой…

— Авитой Светлой Землей из Рода Навагир, — подхватил, широко заулыбавшись, лекарь. — Мы с юной госпожой познакомились по пути в Аршмир, если она изволит помнить…

— Помню, — невольно улыбнулась в ответ Авита.

Хозяин собирался представить девушке Ларша, но тут кто-то из «золотой молодежи» через стол обратился к Верши-дэру с вопросом: будет ли на пиру танцевать дивная плясунья Лейах-шиу? Вельможа ответил, что Лейах-шиу, безусловно, танцевать будет. Оба принялись обсуждать достоинства плясуньи — и Ларш так и остался не представленным. Только украдкой ухмыльнулся Авите, словно они были заговорщиками.

«Ну, Ульден — с ним ясно, он лечил Верши-дэра. Но „краб“ — что ему делать на пиру среди знати?» — терялась в догадках Авита.

Кухня в Наррабанских Хоромах славилась на весь Аршмир, и гости с удовольствием отдали должное и благоухающей травами «царице похлебок», и баранине, тушеной в кислом молоке, и гусятине с черносливом, и мясному крему на лепешках. Заинтересовали всех и загадочные заморские яства с причудливыми названиями вроде «раковина-жемчужница», «перья страуса», «услада правителей»…

Гурби из Клана Вепря не смаковал заморские деликатесы, а жадно лопал кусок за куском, словно грузчик, после трудового дня дорвавшийся до желанной кормежки.

Заметив брошенный искоса взгляд Ларша, Гурби ухмыльнулся.

— У меня каждый раз, как магию творю, разыгрывается аппетит. А тут сразу после чар поесть не удалось. Думал, помру от голода.

— Магию? — заинтересовался Ларш.

Гурби спохватился, что брякнул лишнее, и бросил быстрый взгляд на сидящего неподалеку Верши-дэра. Но вельможа был увлечен беседою с художницей, сидевшей справа от него. Он обернулся к девушке и наверняка не слышал ни слова из сказанного Вепрем. А тому так хотелось похвастаться своей магической силой!

И Гурби не выдержал. Склонившись к Ларшу, он принялся негромко рассказывать о том, как утром зачаровал вино в кувшине. Рассказал и про ужасное «привидение винного погреба», причем про свой испуг не упомянул. Зато все остальные в его истории выглядели весьма комично.

А хозяин пира и впрямь был увлечен беседой с молодой художницей.

У Авиты вновь изменилось настроение. Портреты, возникающие на ее навощенной дощечке, становились все злее, и она поспешно стирала их тупым концом палочки, чтобы, храни Безликие, кто-нибудь из гостей не увидел собственного изображения. Это весьма забавляло Верши-дэра, который с удовольствием наблюдал за рождением и гибелью смешных и жестоких картинок.

— Может, госпоже все-таки выпить немного вина? — шепнул он соседке. — О, вон там… нет, левее… барышня Тирании, чтобы подслушать разговор своей подруги с кавалером, чуть на стол не легла!

— Где?.. А, вижу… — Авита легко вывела палочкой по воску напряженный, изогнувшийся стан знатной гостьи и ее руку, облокотившуюся на стол. — Ой, угощать меня не надо, прошу господина о милости!

Она действительно не выпила ни глотка вина: знала, что легко пьянеет. А в этой компании, где Авита все острее чувствовала себя чужой, хотелось сохранить трезвую голову.

Закончив рисунок, девушка обвела взглядом пиршественный зал. Авите хотелось скрыть свое странное состояние — смесь тревоги и печали. Но это ей удалось плохо.

— Юная госпожа загрустила? Или устала? — тихо спросил Верши-дэр.

Авита вздрогнула, словно от холода.

— Я… Мне показалось, что сама госпожа Ночь припала к раскрытому окну и смотрит на нас.

— Как поэтично! — восхитился вельможа. — Смотрит! Завидует! А вот мы ее не пригласим! Эй, музыканты, играйте громче! И позвать сюда Лейах-шиу!

Гости довольно загалдели.

В зал ворвалась высокая смуглая красавица, закружилась, взметая вокруг себя вихрь лент и черных кос. Что-то дикое, отчаянное было в ее пляске. Руки ее не сулили неги: руки-крылья, руки-змеи, руки — клинки смертоносного оружия. Босые ноги женщины гулко били в доски пола, и ножные браслеты отзывались этим ударам.

Музыканты уступили завораживающему звону браслетов, подхватили его ритм.

Гурби, следя за неистовой плясуньей, сказал философски:

— На такое обидно смотреть стрезва — половина удовольствия пропадет. Моему господину бы все-таки выпить доброго винца…

— Вино как раз нежелательно, — вмешался лекарь, — а вот фрукты или отварная курятина…

— Ничего я не хочу, — легко отмахнулся от советчиков Верши-дэр с той же приятной, чуть ленивой улыбкой.

Не отрывая взгляда от плясуньи и пытаясь поймать на восковую дощечку взмах ее руки, художница негромко спросила:

— Это обряд йорвахра-ранса, верно?

Вельможа перестал улыбаться. Взгляд его на миг стал острым, недобрым.

— Госпожа так хорошо разбирается в древних наррабанских обычаях?

— Так, знаю кое-что, — скромно сказала девушка и занялась пирожным.

Верши-дэр хотел задать ей еще вопрос, но тут музыка смолкла, Лейах-шиу, словно унесенная порывом урагана, умчалась в пляске из зала.

На дальнем конце стола, где сидели актеры, поднялся на ноги великий трагик Раушарни. Приложив руку к сердцу и копируя наррабанский выговор, он произнес:

— О щедрейший из щедрых! О взысканный богами! Ты не был на вчерашнем представлении новой пьесы — и представление пришло к тебе. Сейчас мои товарищи по труппе сыграют для тебя лучшие сцены из нашего спектакля!

Из-за стола встали Эртала и Мирвик. Авита прикусила губу, чтобы не расхохотаться: театральный метельщик уверенно выходил в артисты. Реплику придворного он произнес без смущения, хотя и не с таким глубоким чувством, как на премьере.

«Еще бы, — подумала Авита. — Тогда он, как и вся труппа, испугался, что спектакль сорвется».