Суженый - Варя Медная

Якул вскинул глаза и убрал руку.

— У меня нет желания обсуждать это ни с вами, ни с кем бы то ни было ещё. Разговор окончен. Вы знаете, где выход, и дорогу, как я понимаю, показывать не нужно.

После такого посетители обычно сразу понимали намёк и спешили удалиться.

Однако гостья, к его глубочайшему изумлению, устроилась поудобнее в кресле напротив, примостила на стол необъятный баул и выудила оттуда блистер с лакричными пастилками.

— Надеюсь, вы не против? — осведомилась она непререкаемым тоном. Якул спросил себя, остановил бы её отрицательный ответ, и пришёл к выводу, что вряд ли. — На следующей неделе литературные чтения, берегу горло.

Он сделал дозволяющий жест.

— Чувствуйте себя, как в моём замке.

Женщина схрумкала сразу две бурые полоски, убрала остальное обратно и деловито сложила руки на столе замком. На пальце маячило, раздражая, кольцо с массивным черным камнем в алых прожилках. «Невестин камень»… Один из двух фамильных перстней.

— Я не из тех, кто очаровывает с первого взгляда.

— Да что вы?

— Не нужно иронии, молодой человек, — строго сказала она, и Якул подавил желание выпрямить спину. — Вообще‑то в целом мире нашёлся только один такой безумец. Он не давал мне проходу с самой первой встречи.

— Прошу, избавьте меня от подробностей.

— Я знала, что будет непросто, — вздохнула профессор. — Давайте начнём с начала: я вам не нравлюсь?

— Я вас не знаю, — неприязненно отозвался Якул.

— И не хотите узнать?

— Нет.

— Почему вы против нашего союза с вашим отцом?

— Вы… человек.

— Я, прежде всего, женщина. Остальное не имеет значения.

— Не имеет? — Якул вскочил и принялся ходить взад — вперёд, понимая, что зря поддался вспышке, но был не в силах сдержаться. — Ещё как имеет! До недавнего времени это решало абсолютно всё — для мейстера, для меня….

— Прошу сядьте и…

Якул оставил её слова без внимания, продолжая мерить шагами кабинет и рассуждая вслух, уже с самим собой.

— Всю жизнь он ломал, выковывал и переплавлял меня под себя, вколачивал в голову, что традиции — это всё. На них держится наше общество, говорил он, обычаи — то единственное, что имеет значение. Изменить им, значит, изменить всему роду. Инакомыслие — бич, ядовитый плющ, который надлежит безжалостно выкорчевывать из кладки души и посыпать побеги солью. Мы обязаны подчинять свою жизнь регламенту, установленному ещё предками, несомненно, более мудрыми существами, чем мы с вами. Любое отступление, ни много ни мало, предательство и должно караться соответствующе. Самое страшное — уронить себя в глазах общества, сделать что‑то не так, разочаровать. Уверен, во многом его нетерпимость стала причиной, почему мать, моя мать и его жена, оставила нас. Но я так и не смог об этом спросить, потому что никогда её не знал. И вот появляетесь вы, и всё в одночасье меняется. Мейстер отметает свои же законы, как ненужный хлам. — Якул замер и уставился на неё: — Почему? — Ответить он ей не дал, отмахнулся и глубоко запустил руки в карманы. — Нет, вам не понять, каково это, когда мир, в который ты всю жизнь пытался вписаться, отказываясь от своего Я, стараясь стать достойным сыном, в одночасье рушится, оборачивается пшиком, сусальным золотом на подгнившем торте. Нет мира, нет определителя, нет мерила, и единственное, что я знаю: вся предыдущая жизнь с её принципами и установками была ложью, и мой бог оказался фальшивым божком на лотке гоблина — старьевщика. Вот что вам надо знать!

Профессор не пыталась перебивать. А когда он закончил, встала с кресла, приблизилась и положила дрожащую руку ему на щеку.

— Мальчик мой. Бедный запутавшийся мальчик. Как же я страшилась этой встречи…

Якул онемел. Она в своём уме? Неужели не понимает, что притрагиваться к разгоряченному дракону примерно так же безопасно, как к электрической медузе?

Пару мгновений выпуклые серые глаза, кажущиеся огромными за диоптриями очков, рассматривали его, и морщинистая рука поглаживала то щеку, то волосы. Следующая фраза заставила его окаменеть.

— Я никогда не бросала тебя, только не в мыслях.

А потом профессор встала на цыпочки и крепко обняла его. Макушка уперлась ему в подбородок, а седой пучок пощекотал нос. Минуту Якул стоял, не в силах пошевелиться, и наконец медленно осторожно обнял её в ответ.

С Хезарием мы встретились, страшно сказать, сколько лет назад. Мне едва стукнуло шестнадцать, и я приехала погостить к тетушке в Потерию. Столица показалась мне тогда чем‑то сказочным и необыкновенным: повсюду высоченные в несколько этажей дома, суета, народ спешит во все стороны, подводы мчатся, едва не сбивая с ног. В то время твой отец ещё учился в Принсфорде…

Якул думал, что его уже ничем не поразить, но это!

— Мейстер… учился там? Но я думал, что ни один дракон…

— Ни один дракон до него и ни один после, — кивнула профессор — называть её матерью, даже про себя, пока не выходило. Тут нужна тренировка. — Но Хезарий всегда отличался бунтарским духом, поэтому презрел запрет родителей и поступил в Академию. Учился он, кстати, на факультете романтиков. Тогда их ещё именовали так, «ранимых» прибавили позже, когда предъявляемые к мужьям стандарты изменились, и душевная тонкость стала восприниматься девами больше как изъян.

Она ненадолго замолчала, подбирая слова, чтобы нанизать их на нить воспоминаний.

— Это была любовь с первого взгляда, предопределение, из тех, что один раз и на всю жизнь. Хотя на свидании я сразу заявила, что он самый несносный дракон из всех. — Женщина мечтательно улыбнулась, закуталась плотнее в плед, который Якул ей принес, и отхлебнула из чашки. — Это был его заключительный год обучения. Оба понимали, что рано или поздно он закончится. Да и тетушка намекала, дескать, гостям негоже задерживаться по полгода. Тогда‑то твой отец и предложил вместе бежать.

— Бежать? — удивился Якул. — От чего?

Профессор удивилась в ответ:

— От правил, конечно. Осуждения… Некоторые вещи никогда не меняются. Драконы женятся на драконах, люди на людях — таков устоявшийся порядок вещей. Наверное, традиции так долго существуют, потому что всем нам безопаснее прятаться за порядком. Спокойнее жить, когда знаешь, что в мире есть что‑то вечное, незыблемое. Изменить традиции не в нашей власти. Единственное, что мы можем, это изменить своё отношение к ним.

— Ну, хорошо, и на что вы собирались жить?

— Хезарий сказал, что станет странствующим музыкантом. Мы будем ездить по свету и зарабатывать на жизнь его талантом.

— Нет у него никакого музыкального таланта. Равно как слуха и голоса.