Сказ о змеином сердце, или Второе слово о Якубе Шеле - Радек Рак

было вымереть, чтобы освободить место для окончательного Божьего замысла, коим является человек; однако земля хранит их кости, и их можно извлечь, если только знать, где копать.

И Викторин задумался, докопаются ли ученые когда-нибудь до Змеиного Короля, до подземного мира и страны мертвых. Хотя, возможно, это не те пространства, до которых можно так легко докопаться. Может, чтобы спустится в ад, нужно сначала совершить путешествие вглубь себя. Ибо любой дурак может подняться на Олимп в далекой Греции, басурманском государстве, но не всякий отыщет там богов. Значит, земля науки и земля мифа могут находиться где-то рядом, бок о бок, не мешая и не замечая друг друга, только для того, чтобы одна могла высмеивать другую. Эта мысль о гармоничном сосуществовании двух противоречивых истин наполнила ум Викторина спокойствием и доставила ему настоящее удовольствие.

Наконец он вернулся к проекту курорта, который он планировал открыть в своих владениях. Минеральных источников в Бескидах великое множество. Он подумывал о крошечной деревушке возле Эмауса, под названием Латошин. Здесь можно было бы выстроить санаторий, гостиницы и пансионаты, а там, где, по слухам, много веков назад высилось капище древних божеств – всяких перунов и сварогов, – устроить бювет с садом в английском стиле. В Эмаусе есть железнодорожная станция, красивая, обвитая виноградными лозами, а дорога от Эмауса до Латошина в хорошем состоянии, с видом на реку. Можно даже организовать особый транспорт для перевозки курортников. Не только он, Викторин, получит выгоду от этой затеи. Любой мещанин или крестьянин может здесь заработать.

Пан Богуш углубился в тень жасмина, жара душила и пригибала к земле. Белые цветы висели обмякшие на солнцепеке и даже не хотели пахнуть. Одни лишь пчелы неутомимо кружили от цветка к цветку. Ох, если бы хамы имели хотя бы половину от этого пчелиного трудолюбия. Причина Шелиной гордыни в том, что прежде ему не нужно было работать, а теперь приходится. Да.

Днем, когда жара немного спала, Викторин пошел проверить, как исполняется его приказ. Шеля действительно сидел закованный в колодки, ошалелый от жары. Но никто из дворовых или заходивших в усадьбу хамов не подтрунивал над ним. Да и вообще к нему явно относились с каким-то особым уважением. Это разозлило пана Богуша. Он покачал головой, сетуя на тупую ненависть крестьянина, на его желание укусить протянутую к примирению руку. Хам.

Эта ненависть тяготила пана Викторина, и когда в начале июня в поместье явилась рекрутская комиссия, Богуш внес Шелю в список призывников. Так было принято, что именно двор назначал крестьян, кто будет призван в армию.

– Немолодой этот Шеля, – заметил обер-лейтенант, чех с фамилией, состоящей из одних согласных, которые невозможно ни произнести, ни запомнить.

– Зато годный, – коротко ответил пан Богуш.

Обер-лейтенант подкрутил ус и понимающе улыбнулся.

– Он создает вам проблемы, этот хам.

– Наши проблемы, наше дело. Вам нужен список? Вот список.

– А разве я что говорю? Служба в армии Его Императорского Величества самому черту рога подпилит.

Викторин едва заметно вздохнул. Он даже перестал жалеть о ящике первоклассной сербской ракии, подаренной офицеру, чтобы ублажить его. Небольшая цена за избавление от Шели и четырнадцать лет покоя. Именно столько длилась служба. И все-таки Богуш отправился с комиссией в Смажову, чтобы за всем проследить.

Якуба застали сидящим на скамейке перед хатой. Он потягивал ивовую трубку и отдыхал в тени. Вернувшись после колодок, Шеля говорил немного бессвязно; правая сторона лица обвисла, а заплывшее веко вывернулось наружу, из-за чего он немного напоминал английского бульдога; по-видимому, из-за жары у него лопнула какая-то жилка или что-то в этом роде. Увидев приближающихся вооруженных людей, дети Шели разбежались, как перепелята; один только Сташек остался. Когда стало ясно, что военные направляются не в соседскую хату, а к нему, к тому же в сопровождении Викторина Богуша, Якуб что-то шепнул сыну на ухо и скрылся за углом.

Комиссия остановилась перед домом.

– Якуб Шеля здесь живет? – спросил обер-лейтенант. Выглядел он бравым, дерзким и очень зловещим.

– Батя заняты, – ответил Сташек. Голос у него дрожал, но взгляда он не опускал.

Викторин Богуш не удержался.

– Заняты?! – рявкнул он. – Этому негодяю я преподам урок на четырнадцать лет вперед! В армию пойдет, там ему наконец объяснят, где его место!

– В жопу, а не в армию, вельможный пан. – Якуб Шеля, бледный, вышел из-за угла. Он бросил окровавленный топор на землю и тяжело прислонился к стене. В сторону комиссии он вытянул правую руку, обмотанную грязной тряпкой. Ткань быстро пропитывалась кровью, а на руке отсутствовали два пальца, указательный и средний. – Я знаю, где мое место. А твое где, вельможный пан?

Военные переглянулись, побледнев почти так же, как Якуб, поскольку это были благородные офицеры, не знавшие вида крови. Обер-лейтенант откашлялся.

– Калек мы не берем, Кайзеру калека не нужен. Мы возьмем парня. Должен быть Шеля, будет Шеля.

– Он слишком молод, пятнадцатый год ему едва пошел… – пробурчал Якуб и крепче сжал повязку, потому что кровь уже начинала течь ручьем через тряпку.

– Слишком молод, слишком стар. А в армию идти некому, – съязвил немец. – Будешь ты меня еще поучать, Teufel mutilant[47]. Раньше надо было думать о сыне, вместо того, чтобы пальцы себе рубить.

Но этих слов Якуб уже не услышал, потому что потерял сознание. Старший лейтенант попытался привести его в чувство ударом хлыста по лицу, но Шеля как упал, так и лежал. Сташек, хоть и был не по возрасту смел и смекалист, но все же оставался еще ребенком, и, когда его повели с собой солдаты, разрыдался в голос. Лейтенант тоже угостил его хлыстом.

Женой Шели в то время была вдова старого Матиаша Шидловского, в девичестве Неверовская. Говорят, в молодости она много гуляла. Так говорят, но это было давно. Возможно, так болтают, потому что она была красоткой. Но это тоже было давно.

Сальча затащила Якуба в дом, омыла его кровоточащие раны и крепко обвязала культи чистыми полотняными тряпицами. Она стянула руку выше запястья, чтобы перекрыть кровоток. Якуб что-то бормотал вполголоса, и она поцеловала его вспотевший лоб, откинув назад спутанные волосы. Она даже смутилась, потому что Шеля никогда не позволял ей подобные нежности.

А потом она упала на колени перед образом Пресвятого Сердца Иисуса и стала благодарить Господа за то, что в армию забрали Сташека, этого разбойника и бандита, и к тому же не ее сына, которого ей приходилось терпеть дома из-за Якуба.

Вот что случилось с пальцами Якуба.

LII. О кесаревом и божьем