Месть в домино - Песах Амнуэль

— Точно, — с удовлетворением согласился Бочкарев. — Именно так.

— Вы полагаете, что удар был нанесен настоящим оружием?

— Точно, — повторил физик.

— И оружие не оставило никаких следов, несмотря на силу удара?

— Это следует из материалов, что находятся на диске, верно? Письмо Верди к Франко Фаччо, газетная статья…

— Так, с этим разобрались, — сказал Фридхолм, покосившись в сторону коллеги. Стадлер раскачивался на стуле и, похоже, слушал с интересом — так взрослые слушают сказку, которую показывают по телевизору: и глупо вроде бы принимать всерьез подобную чушь, и выключить не получается, потому что рядом дети, глядящие во все глаза и слушающие во все уши.

— Теперь о вашей работе, — продолжал Фридхолм. — Кое-какую информацию я почерпнул из Интернета, когда изучал ваше досье, кое-что мне успел рассказать ваш коллега Бреннер, но я… мы бы хотели услышать точное изложение. Пожалуйста — очень коротко, но очень доступно, вы сами понимаете, насколько это важно для окончательного заключения по делу.

— Конечно, — кивнул Бочкарев. Он немного приободрился, он даже выпрямился на этом неудобном стуле, не такой уж он сутулый, как Фридхолму показалось вначале, надо бы предложить ему чаю… может, виски или бренди… и вообще разговор этот следовало бы вести не здесь, а в более пристойной обстановке…

— Видите ли, — продолжал Бочкарев, — я в Штатах четвертый год… приехал делать постдокторат, а потом получил Грин-кард… это я к тому, что с документами у меня все в порядке. В России я занимался квантовой физикой, теорией суперструн… неважно, это не имеет отношения… а в Штатах на одном из первых семинаров услышал доклад Дэвида Дойча о теории Всего.

— Теории чего? — неожиданно подал голос Стадлер и широко улыбнулся, будто хотел дать коллеге Фридхолму понять: чушь все это, на что вы тратите свое и мое время?

— Теории Всего, — повторил Бочкарев, не повернув головы и глядя только на Фридхолма, будто боялся, что, если отведет взгляд, то потеряет нить разговора. — Это физическое понятие: теория, объединяющая все современные физические представления о мироздании. Тогда я впервые серьезно задумался о Многомирии, о ветвлениях. Если в двух словах: всякий раз, когда вы или я, или… неважно кто… когда кто-то принимает решение, совершает выбор из нескольких возможных вариантов, мироздание разделяется на столько частей, сколько вариантов может возникнуть в результате вашего выбора.

— Если есть альтернатива: отпустить вас или оставить в камере… — сказал Фридхолм.

— Осуществляются обе возможности, — кивнул Бочкарев, — только с разной вероятностью, потому что… Да что тут говорить, — он пожал плечами. — Это физика, это следует однозначно из уравнений квантовой механики. После семинара я поменял тему постдоктората и записался на курс к профессору Вайнбергу. Через год в «Review of Modern Physics» была опубликована моя первая статья на эту тему…

— «Некоторые соотношения распределений перепутанных квантовых состояний», — сказал Фридхолм.

— Вы знаете?…

— Это есть в вашем файле на сайте Бостонского университета. Продолжайте.

— Да… Понимаете, сейчас уже почти все физики, на Западе, по крайней мере, уверены в том, что мы живем в Многомирии, состоящем из великого множества вселенных, причем какие-то миры порождены нашим собственным выбором, какие-то — выбором других людей, но подавляющее большинство — результат выбора тех, кто жил до нас, и тех, кто будет жить после, и тех, кто живет вовсе не на Земле. Это очень красивая теория и наверняка правильная, но… пока только теория, понимаете? Нет доказательств. Нет решающего эксперимента. Косвенных подтверждений масса, и сталкиваемся мы с ними ежедневно. Но вы полицейский, сами знаете — косвенные улики не являются доказательством. Мне захотелось… Нет, не то слово… Эксперимент просто необходим! Как в криминалистике необходим бывает следственный эксперимент, без которого невозможно предъявить обвинение. Я стал думать над таким экспериментом. Последние мои статьи, если вы видели мою страницу на сайте университета…

— Вы можете короче? — нетерпеливо спросил Стадлер.

— Но я хочу объяснить… — произнес Бочкарев, и Фридхолм едва заметно покачал головой: не нужно спорить, действительно, короче, пожалуйста, это в ваших же интересах.

— Вы понимаете, что происходит? Принимая решение, вы создаете несколько вариантов будущего и сами оказываетесь в одном из них. Ваше сознание выбирает то будущее, которое представляется вам наиболее вероятным. Но и другие будущие тоже существуют, просто вы их не видите, не ощущаете… Но — только ли будущее? Ведь ваш выбор создает и разные прошлые! Не понимаете? Это же очевидно! Уравнения Шредингера, из которых и возникла идея Многомирия, от времени не зависят — будущее и прошлое в них равноправны… Представьте себя в ситуации выбора. К этой ситуации могли привести разные обстоятельства, разные исторические линии. Допустим, вы получили письмо от Джонсона. Прочитав его, вы совершаете выбор и создаете различные варианты будущего. Но именно к этому состоянию выбора может вести из прошлого множество путей. Письмо могло прийти по почте. Письмо мог принести посыльный. Письмо могло быть написано Джонсоном в состоянии аффекта, а могло — в спокойном состоянии, и все это тоже отражается на сделанном вами выборе будущего… Существует множество прошлых, эти линии сходятся в настоящем и опять расходятся в будущем. Прошлое так же неоднозначно, и прошлое мы тоже выбираем — своим к нему отношением, своим состоянием сегодня, своей памятью, наконец. История — такая неопределенная штука, да вы и сами это прекрасно знаете, все это знают, это, можно сказать, тривиальный факт, но принять его многие не хотят, принято считать, что прошлое неизменно, оно ведь уже произошло, и что с этим можно сделать? Прошлое застыло, как пчела в янтаре, да…

— Нет! — неожиданно воскликнул Бочкарев, и Фридхолм вздрогнул, а Стадлер, внимательно рассматривавший муху, с тихим жужжанием летавшую под потолком, перевел взгляд на физика и сказал: «Вы закончили, наконец?»

— Нет, — повторил Бочкарев, — извините, я… В общем, из теории Многомирия следует, что прошлое мы можем выбирать себе так же, как выбираем будущее. И доказать это значительно легче, чисто экспериментально доказать, поскольку прошлое содержится в документах, в произведениях искусства, в структуре вещества…

— Вот именно, — осторожно вставил Фридхолм, — все это не меняется от того, что вы воображаете другое свое прошлое…

— Меняется, конечно, — пожал плечами Бочкарев. — Для волновой функции нет прошлого или будущего, процесс можно повернуть вспять. На самом деле это означает не то, что вспять можно повернуть время, поменять следствие и причину. Это как раз невозможно. На самом деле это означает, что к нынешнему нашему состоянию ведет букет прошлых состояний, таких же физически реальных, как и настоящее… и как будущие…