Вслед за словом - Владимир Дмитриевич Алейников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все встречали сегодня нас.
Ну и что с того, что не знали их мы доселе, что мы их видели, сразу всех, нарядных, взволнованных и общительных, в первый раз!
Важно – то, что мы с ними встретились.
Труппа славная. Коллектив.
Так скажу я. В них был, заметил я, добрый свет, сплошной позитив.
Актёры:
– Приехали! Здравствуйте!
Я:
– Здравствуйте!
Зверев:
– Привет!
Актёры:
– Давайте знакомиться!
Назвали свои имена. Так много их было, что я, признаться, теперь их не помню.
Я – актёрам:
– Позвольте представить: Анатолий Зверев, художник.
Зверев, щурясь:
– Да, это я.
Всполошились актёры:
– Зверев? Это вы? Тот самый? Серьёзно?
Зверев – им:
– Конечно. Тот самый.
И актёры:
– Ну, чудеса!
Зверев – им:
– Доживём, надеюсь, мы сегодня и до чудес.
Актёры:
– Вот это встреча! Сам Алейников к нам приехал, да ещё и вместе со Зверевым!
Я – актёрам:
– Значит, судьба.
Привели нас актёры в театр.
И настало время читать мне актёрам стихи свои.
И читал я стихи. Говорить мне приходится часто об этих, в годы прежние, чтениях. Так уж получалось. Выходит, нужны были чтения эти людям. Что с того, что меня не печатали? Наплевать на это. Подумаешь, что ни шаг, то сплошные запреты! Люди слушать умели тогда. Люди сами решали, что им было близким, а что – далёким. И стихи мои были в ту пору, героическую, орфическую, – им действительно необходимы.
И надо сказать, что слушали актёры меня – замечательно.
Внимание их оказалось – поистине изумительным.
Такого теперь, посреди затянувшегося «как бы времени», с его абсурдом и хаосом, с дичайшей подменой ценностей, с бессмысленной вседозволенностью всеобщей, давно уже нет.
А тогда, в минувшие годы, со всеми их, оптом, сложностями, жива была – человечность, и радость была жива.
И если стихи читал я собравшимся слушать людям, то в душах их оставались надолго мои слова.
После чтения моего пригласили меня и Зверева все актёры в большую комнату, где накрыт был длиннющий стол.
На столе – бутылки с вином. И закуски. Всё честь по чести.
Вот какие были актёры. Было всё у них – по-людски.
Мне вручили конверт с деньгами, заработанными, за чтение.
Поместились все за столом.
Все мы – выпили и закусили.
Начались потом – разговоры.
Зверев – мне:
– Хорошо ты читал. Да ещё вот и заработал. Молодец, Володя! Хорэ!
Я:
– Ты знаешь, устал я, Толя. Напряжение было большим.
Зверев – мне:
– Значит, надо выпить.
И налил в стаканы вина.
И мы с ним вино это – выпили.
Один из актёров, рослый, стройный, весёлый парень, был за столом – тамадой. И тосты он говорил – затейливые, забавные. И шутил. И ритм задавал особый – застолью нашему.
И в руках его появилась – гитара. И стал он петь задушевно – романсы старые. И пел он их – замечательно.
Зверев слушал его с удовольствием. И спросил его вдруг:
– Старик! Помнишь песню – «Цыплёнок жареный»?
И ответил актёр:
– Да, помню.
Зверев, этак лукаво:
– Спой!
И актёр тогда – спел «Цыплёнка».
И воскликнул Зверев:
– Бодрит!
И сказали ему актёры:
– Нарисуйте что-нибудь нам.
Зверев их оглядел. Сказал:
– Сколько вас? Поскорей считайте. И несите сюда бумагу. Чтобы столько было листов, сколько здесь, за столом, людей. И несите – чем рисовать. Всех я нынче увековечу!
И актёры разволновались. Побежали – искать бумагу. И нашли какую-то мятую, желтоватую пачку листов. И какие-то карандаши. Принесли. Положили на стол.
Зверев – стал рисовать. С прибаутками. Но на деле – вполне серьёзно. Виртуозно, как и всегда. Острым взглядом посмотрит внимательно на актёра или актрису, изучая лицо, – и вскоре на листе возникает рисунок. Да ещё и какой! Чудесный. Так вот – всех актёров, слегка обалдевших от артистизма и порыва свободного творческого, вдохновенный художник стремительно, словно в трансе, нарисовал.
Положил карандаш на стол.
Хрипловато сказал:
– Ну, всё!
И в руках у актёров – у каждого – был портрет его, нарисованный, прямо здесь, в их театре, – Зверевым.
И смотрели они на Зверева изумлённо, как на волшебника.
И сказал тогда Зверев актёру-тамаде, с гитарой в руках и с портретом своим:
– Старик! Если можешь, то спой «Цыплёнка»!
И воскликнул актёр:
– Могу! Я сейчас!
И немедленно спел.
И Зверев был очень доволен.
И выпил вместе с актёром.
И хорошее настроение было общим за нашим столом.
Так вот внёс артистичный Толя в театральное наше застолье элементы перформанса, так ведь называется это действо в новом веке, с его новациями, чьи истоки – найдут в былом.
И потом провожали нас все актёры:
– Спасибо!
– До встречи!
– До свидания!
– До свидания!
Всё осталось теперь – вдали.
В дымке призрачной. Там, в Царицыно. Там, совсем далеко. Далече. Там, где наши звучали речи. Где беседы мы встарь вели. Там, давно. Так давно! Когда-то. Где актёры в театре – с чудом повстречались. Оно – живое. Для людей. И – для всей земли.
* * *
…Но когда это всё началось – эта дружба моя со Зверевым, эти наши скитания, вместе, по Москве, днём и ночью, годами, в слишком трудных моих, бездомных, незабвенных семидесятых?
Вспоминаю: с семидесятого – и до лета, и впрямь дарованного мне, скитальцу, наверное, свыше, когда жизнь моя изменилась и бездомицы, наконец, стали пусть и недавним, но прошлым, – до лета счастливого семьдесят восьмого, на радости щедрого, на открытия и события, на прозрения и наития, на любовь и на творчество, ставшего переломным, знаковым, года.
Года – явленной новизны.
Обретений и откровений.
Года сказочных вдохновений.
Тех, что мне и теперь верны.
Года ясной моей звезды.
Года празднества – сквозь невзгоды.
Года певчей моей свободы.
С ней в единстве – мои труды.
А до этого – что до этого?
Столько было всего – не воспетого.
Не записанного почему-то.
Впрочем, помнится – до минуты.
До секунды даже, порой.
Было всё-таки не игрой.
Было – жизнью нашей. Сражением.
С чем? Со злом. И – надежд свершением.
Было – подвигом. Эрой труда.
Было – правдою. Навсегда.
Были – встречи. Было – знакомство.
Много встреч. И знакомство – давнее. С осени шестьдесят четвёртого года, когда стал я жить в Москве и учиться в МГУ – и со всей богемой, день за днём, непрерывно, знакомился, ну а с некоторыми людьми начинал уже и дружить.
Были – встречи. Было – знакомство.
Что об этом скажет потомство?
Может, скажет, что были мы странными?
То ли трезвыми, то ли
