One Two Three Four. «Битлз» в ритме времени - Крейг Браун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В книге «Этот Вильям!» (1922) главный герой подыскивает новое применение своей самой страшной тетушке. Заглянув к ней в комнату, он обнаруживает, что внушительная тетя Эмили спит и что «она, такая необъятная, лежит, наряженная в блузу и нижнюю юбку в полосочку, а из ее раскрытого рта вырываются удивительные звуки». Учуяв возможность провернуть выгодное дельце, Уильям вешает на дверь табличку:
ДИКАЯ ТАЛСТУХА ГАВАРИТ НА РАДНОМ ЯЗЫКЕ
И за два пенса берется показывать ее окрестной детворе.
«Притихшая и восторженная детвора толпой обступила кровать. Звуки лились не угасая. Уильям позволял проводить в комнате всего две минуты, а потом зрители неохотно выходили, платили снова и опять вставали в конец очереди».
Уильям расширяет аттракцион, включая в него туалетный столик тети Эмили. Ставит на него таблички вроде: «ЗУБЫ ТАЛСТУХИ» и «ВОЛАСЫ ТАЛСТУХИ». Но вдруг тетя Эмили оживает.
Она вскочила и, ухватив его за плечи, принялась трясти до зубного лязга. Корона из фольги, сползая ему на уши и нос, задела ус, который отклеился и безвольно упал к его ногам.
— Негодный мальчишка! — приговаривала тетя Эмили, продолжая трясти Уильяма. — Ах ты, НЕГОДНЫЙ, НЕГОДНЫЙ, НЕГОДНЫЙ МАЛЬЧИШКА!
Джон со своей шайкой построили плот из старых досок, но он перевернулся, и ребята упали в грязный пруд, кишащий лягушками. Пытаясь высушить одежду, пока тетя Мими ничего не узнала, Джон развел костер, но не совладал с огнем — и под вой сирен примчалась пожарная бригада. Приключение как раз в духе Вильяма.
Когда Джона и Пита за дурное поведение вызвали к заместителю директора школы, мистеру Галлоуэю, тот велел им встать позади него, а сам полез в ящик стола за журналом учета провинностей. Чтобы насмешить Пита, Джон осторожно пощекотал плешивую макушку мистера Галлоуэя, а тот шлепнул себя по лысине, думая, что это муха. «Эти щекотушки продолжались несколько минут, — вспоминал Пит, — нас уже гнуло, мы еле смех сдерживали, а Джон (как с ним часто бывало в таких отчаянных ситуациях) обмочился». Мистер Галлоуэй спросил: это что еще за лужа?! И Джон ответил: «Похоже, крыша протекает, сэр». Пит прыснул со смеху, но Джон снова спас положение: «Будь здоров, Пит! — воскликнул он и пояснил для мистера Галлоуэя: — Он весь день чихает, сэр. Жутко простыл».
Мими была с Джоном строга. Узнав о проделках, отправляла спать без ужина.
Лишь однажды она его поколотила — когда поймала за кражей денег из ее сумочки. Правда, наказания на Джона почти не действовали. «Как-то раз иду по Пенни-лейн и вижу ватагу мальчишек — стоят кружком, наблюдают за дракой, — вспоминала тетя Мими. — Я сказала: «Типичная шпана с Роуз-лейн»… Потом они расступаются, и из толпы выходит какой-то сорванец в расстегнутом пальто. И я с ужасом вижу, что это Джон… Джону всегда нравилось, когда я рассказывала эту историю. «В этом ты вся, Мими. Для тебя все вокруг хулиганье»».
Связь с тетей Мими Джон поддерживал до конца жизни. Наверное, потому, что она была единственным человеком на всей планете, кого ему было не провести. В 1968-м Хантер Дэвис заметил, что из всех родителей битлов «пожалуй, только Мими относится к Джону как прежде. В других семьях чувствуется легкое преклонение, если не сказать благоговение, перед сыновьями. А Мими до сих пор недовольна тем, как Джон одевается и выглядит, — точно так же она отчитывала его, когда он был подростком. Она бранит Джона, когда он набирает лишний вес, и велит не транжирить деньги. «Он слишком сорит деньгами. Выманить их у Джона легче легкого. Невероятно щедрый. Я ему всю жизнь твержу». Другие родители своих сыновей не критикуют ни словом. Мими не нравится, как Джон разговаривает. По ее словам, у него неправильная речь, он не заканчивает фразы. «И чем дальше, тем хуже. Часто я вообще не понимаю, о чем он. Перескакивает с пятого на десятое»».
В свою очередь, преданность Джона Мими была выше всех его причуд и неудач, а также всех ее упреков — как справедливых, так и нет. Ребенком он сносил ее выговоры и даже случайную похвалу, но не терпел, когда она его игнорировала. «Ты чего меня гнорируешь, Мими?» — бывало, говорил он. Когда он вырос и за ним уже следил весь мир, внимание Мими по-прежнему оставалось для него очень важно. Она же до конца своих дней хранила на каминной полке табличку с выгравированной на ней фразой, которую повторяла Джону-подростку: «Гитара — это неплохо, Джон, но на жизнь ты ею не заработаешь». Для обоих это ее предостережение стало источником гордости. Джон до конца жизни писал ей длинные письма раз в неделю, которые подписывал: «От меня», а во время ежемесячных телефонных разговоров доводил ее до бешенства нарочитым ливерпульским акцентом. Живя в Нью-Йорке, он стал собирать предметы, напоминающие о проведенном с Мими детстве. Мими с готовностью отправила ему по почте чайный сервиз «Роял Вустер» вместе со школьным блейзером и полосатым галстуком. «Я слала и слала ему вещи, посылку за посылкой».
Джон не уставал зазывать тетю Мими к себе: мол, бросай ты этот свой Дорсет и перебирайся в апартаменты в «Дакоте». Ее бескомпромиссный ответ наверняка не расстроил Джона, ведь это было в ее духе: «Ты меня туда не заманишь. Никогда американцев не любила. Да и тебе там не место, ничего хорошего из этого не выйдет».
«Навещает меня, когда может, — рассказывала Мими Дэвису в 1968-м. — Летом четыре дня просидел на крыше. Я бегала вверх-вниз, носила ему напитки. Джон не выставляет чувства напоказ. Ему трудно извиняться… Но как-то вечером он сказал, что, даже если не навещает меня каждый день или каждый месяц, все равно ежедневно обо мне думает, где бы ни был. И мне это очень важно».
В 1979-м Джон написал кузине Лейле длинное, полное ностальгии письмо: «Этим Рождеством много думал о тебе: когда видел тени на потолке от проезжающих мимо машин, когда развешивали бумажные гирлянды…», а закончил он его словами о Мими: «Мне почти страшно приезжать в Англию, потому что я знаю — мы свидимся последний раз. Я вообще боюсь прощаться». Йоко же замечала,
