Галерные рабы - Юрий Пульвер

Сафонка понял: конец привольному житью, пожалте на галеры, пришла пора расплачиваться за обман. Вида, однако, не подал, спокойно умял все до единой крошки, потом приготовился к уроку, как всегда.

— Итак, способнейший из учеников, мы закончили с тобой изучение османских обычаев. Сегодня я начну преподавать тебе основы истинной веры…

— Я же еще плохо знаю турецкий, эфенди!

— Достаточно для того, чтобы понять суть, да, если надо, и по-татарски я тебе расскажу. А молитвы все равно наизусть заучивать придется, они на арабском языке. И Коран тоже, кстати. Я тебе буду переводить содержание его сур и аятов.[141]

— Это обязательно нужно?

— Неверного не примут в йени-чери. Став мусульманином, ты получишь вот такую маленькую святую книжечку, как у меня, для ношения на груди. На ней нарисован Зульфикар, волшебный меч пророка Али. Его изображение сделает тебя непобедимым.

— Так что ж, все бусурманы, выходит, непобедимые?

— Не употребляй это слово, говори — мусульмане. А на твой вопрос я отвечу: да!

— Как же тогда я, неверный, смог одолеть Темира, правоверного? У него ведь была такая книжечка?

— Наверное, пророк — да благословит его Аллах и да приветствует! — помог тебе потому, что ты решил вступить в истинную веру.

— А как же тогда мои соотечественники у вас и татар войну выиграли?[142]

Нури-бей пожевал губами. Разговор начинал ему не нравиться, и он спросил напрямик:

— Что с тобой стряслось? Ты не хочешь стать мусульманином?

— Не хочу.

— Но почему?

На Сафонку вдруг напало бесшабашное веселье. Эх, была не была, пропадать, так с бубнами, напоследок хоть покуражусь всласть.

— Да вот узнал я: тем, кто обусурманится, мужскую красу урезают…

— Ты имеешь в виду обрезание? Да, его заповедовал нам великий пророк Мухаммед. Во время войн за утверждение ислама в Аравии отряд правоверных сорок дней не мог вырваться из окружения. От жары, пыли, отсутствия воды у воинов воспалилась крайняя плоть. Тогда полководец пророка приказал отсечь ее. С тех пор и распространился обычай Хатна, ставший посвящением в мусульманство. Но в нем нет ничего страшного, кусочек кожи удалят — и все…

— А я боюсь, вдруг лишку отхватите, чем я тогда свою кадуну ублажать буду?

Нури-бей понял: русский над ним просто смеется да вдобавок еще святотатствует. Он ведь прекрасно знает, что кадуной величают лишь первую жену самого султана. Торговца охватил гнев:

— Беседа, приносящая тебе вред, стоит меньше ослиного крика, считают персы, и они правы. Ведь человек более властен вернуть несказанное, чем то, что уже произнес. А ты сказал слишком много. За такую насмешку другой правоверный на моем месте отдал бы приказ оскопить тебя на самом деле!

— Это жеребца можно охолостить, а настоящего мужчину никогда. Его можно только убить!

— Хочешь побиться об заклад, что из тебя получится евнух?

— А что ж. Только чтобы ты не проиграл снова, как в случае с Темиром, дозволь сначала задать два вопроса. Ты ведь меня, коли выхолостишь, в гарем продашь?

— Конечно.

— Что владелец гарема сделает с тобой, коли новый кизляр-ага передушит его жен и наложниц, как лиса куропаток, и подожжет дом?

— Да, евнуха на тебя не сделать. Но ведь можно просто предать мучительной смерти.

— Э, у нас, казаков, говорят: пока я есть, смерти нет, смерть придет — меня не будет. Ты же убытки большие понесешь, коль меня казнишь.

Нури-бей подумал немножко, остыл и сменил тон:

— Гласит святая книга: «Все хорошее, что случится с тобой, исходит от Аллаха. Все же злое — от самого тебя». Мне кажется, ты не понимаешь последствий своего поступка. Легкомыслие — мать предательства.

— Я никого не предаю! Наоборот, это ты, эфенди, уговариваешь меня забыть свою веру, родимую сторонку ради шербета с пахлавой! Неужто считаешь, будто на Руси яства хуже, чем в Турции? Да наш царь на пирах по триста блюд меняет! А я, может, такое каждый день ем, что никто у вас, кроме падишаха, и не пробовал. Да ты не усмехайся, — разгорячился Сафонка, заметив презрительную усмешку на губах собеседника, — я вон ложками присоленную осетровую икру ел, а ты ее на язык клал? А рыбу красную? А уху царскую? А пироги наши, кулебяки, сбитни нешто хуже ваших яств и напитков? Да и не в еде дело, на родине и пустой хлеб с водой милее лакомств на чужбине. Разве ты сам по-другому думаешь? Разве ты сам стал бы веру менять и родину?

— Никогда: наша вера лучше.

— Это чем же?

— Она единственно истинная!

— Наши попы тоже так утверждают!

— Но она больше удовольствия приносит человеку. Мусульманину разрешены четыре жены и сколько угодно наложниц…

— Э-э, хорошая жена мужа так загоняет, что о другой бабе даже думать у него сил не хватит. А если уж мужик падок до женского пола, то у нас вдовиц и гулящих девок полно, такой себе «дом счастья» можно устроить, что и султан позавидует. Зато наша вера вино пить позволяет, а ты вон вынужден запрет пророка нарушать…

Купец почувствовал, что проигрывает в споре с молодым и вроде бы неискушенным гяуром, и перевел разговор в другое русло:

— Что же. Свитки гласят: «В религии нет принуждения». Но вот что терзает меня: твоя неблагодарность. Я относился к тебе, как к сыну. И ты ко мне настроен по-доброму, душой чую. Не удивляюсь, что сын шакала Будзюкей мог обмануть меня. Но ты…

Сафонке стало жалко купца. И стыдно: хорошего человека обдурил, воспользовался доверием. Чтобы оправдаться, он рассказал Нури-бею о своих злоключениях. Тот внимательно выслушал и задумчиво покачал головой:

— Такова воля Аллаха великого! И больше я не сержусь на тебя, гяур, хотя считаю, что ты поступаешь глупо.

— Быть может. Но у нас пословица есть: «Бог за глупость не карает, бог дураков любит».

— Жаль мне тебя. Полюбился ты мне. Думал, станешь йени-чери, будем с тобой дружбу водить, подкармливать тебя собирался поначалу. Как в походы ты начал бы ходить, я бы у тебя добычу покупал. С твоей головой и силой ты бы смог сотником стать — тогда бы я за тебя дочь отдал, часть наследства бы выделил. Своих-то сыновей у меня нет, одни дочери.

— Так ведь янычарам нельзя семьи заводить, сам сказывал.

— Э, сейчас старинные обычаи нарушаются «новым войском». Йени-чери поступают, как заблагорассудится: и женятся, и ремеслами подкармливаются, дело воинское забросив, гнев султана презрев. Слушай, ну раз не хочешь ты принимать веру истинную, может, пойдешь в моргалосы? Это вспомогательное войско из христиан, которые согласны воевать за султана, веру же менять не желают. Они несут пограничную службу, трудятся лодочниками на пограничных реках, ходят в разведку. Получают на каждого коня один золотой в восемь дней, платят им по месяцам. Лошадью и оружием я тебя снабжу. Служат моргалосы, сколько сами хотят. Ты послужишь, пока не вернешь мне деньги, уплаченные за тебя и твое снаряжение, и проценты с них…