Джалалиддин Руми - Радий Фиш

Не место здесь говорить подробно о различии исторических условий у разных народов. Приходится ограничиться лишь констатацией того, что, как установлено историко-литературными исследованиями, вольная и взыскующая мысль проявилась в иранской культуре (и в тесно связанной с ней культуре народов Средней Азии и Ближнего Востока) в наиболее яркой и впечатляющей форме в поэзии. Именно это и придало этой классической поэзии мировое звучание. Достаточно назвать хотя бы всемирно прославленных Омара Хайяма и Хафиза. А ведь Гёте, напомнив о иранской традиции считать великими лишь только семерых своих поэтов, говорил, что в числе остальных, не включенных в великую семерку, немало таких, которые достойнее его, Гёте. Конечно, в гётевской оценке сказалась скромность гения, но вместе с тем в ней содержится и исторически верная характеристика мировой значимости иранской классической поэзии, правильное определение достигнутых ею высот художественного выражения гуманистической идеи.

Своим светом, особенно ярким, сверкает в этом поэтическом созвездии звезда Джалалиддина Руми, замечательного человека, поэта-диалектика. Но как противоречиво его творчество! Это приводит к полярно противоположному его восприятию разными читательскими кругами. Насколько невообразимо велика амплитуда колебаний в оценке сущности этого противоречивого творчества, можно судить хотя бы по такому примеру.

Один полюс. Преданный сын иранского народа, верный ленинец, Хосров Рузбех, казненный за свою приверженность идее коммунизма и за самоотверженную борьбу за нее, произнес свое последнее слово на суде, перед казнью — слово революционной исповеди и беспощадного разоблачения мира рабства и насилия. Это слово было услышано передовым человечеством, оно было опубликовано под названием «Сердце, врученное бурям» (Русский перевод. М., Издательство иностранной литературы, 1962.) В этой речи несгибаемый революционер, разъясняя положение К. Маркса о коммунизме как реальном гуманизме, иллюстрирует свою мысль стихами Руми, показывая всю их жизненность для нашего времени. Может ли быть более высокая оценка значительности и бессмертия поэта XIII в., чем использование его стихов как орудия в современной борьбе за высший идеал человечества?

А вот другой полюс. В известной повести основоположника таджикской советской литературы С. Айни «Смерть ростовщика» выведен омерзительный тип бухарского кровососа, религиозного ханжи, этакая помесь Плюшкина и Иудушки Головлева. В повести, кроме грязных делишек этого ростовщика, показано, что он особенно рьяно посещал мечеть, когда там читали вслух услаждавшие его грязное сердце стихи… Джалалиддина Руми. Можно ли представить бтльшую полярность оценок и суждений об одном и том же поэте?

Каков же действительный Руми? Советская литературоведческая наука дала аргументированный ответ на этот вопрос: это великий поэт, который в свой жестокий век произвола и деспотизма в формах мистической поэзии сумел поднять образ человеческой личности до высот обожествления; это — поэт, чье творчество воспринимается людьми XX в. как гимн Человеку с большой буквы. Концепция человека в творчестве Руми, во многом типологически родственная ренессансной, выражена в формулах мистического созерцания (между прочим, так же как и у некоторых представителей европейского Ренессанса). Вспомним глубокое высказывание Ф. Энгельса о том, что в условиях господства религиозного сознания в эпоху средневековья все оппозиционное феодально-церковному мракобесию не могло выражаться иначе, чем в религиозной форме, в частности, в формах ереси и антиортодоксального мистицизма:

«Революционная оппозиция против феодализма проходит через все Средневековье. В зависимости от условий времени она выступает то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания» (Ф. Энгельс, Крестьянская война в Германии).

Именно оппозиционно — мистическое содержание составляет саму душу гуманистического творчества Руми. И в соответствии с отмеченной ролью поэзии в иранской культуре гуманистическая концепция Руми выражена наиболее отчетливо не в его философской прозе, а именно в его поэзии, лирической и дидактической. Так, например, идею обожествления человека Руми излагает в своем трактате «Фихи-ма-фихи» так, что она может быть понята прямо в противоположном смысле — как идея о ничтожестве человека, о его самоуничтожении и превращении в ничто перед лицом бога.

Ход рассуждения и аргументация у Руми таковы.

Те, которые утверждают: «Я — раб божий» — безгранично высокомерны, ибо они смеют ставить себя хоть и в подчиненное положение, но рядом с самим богом. Такие дерзкие гордецы заслуживают порицания. Те же, которые, добившись высот самосовершенствования, утверждают: «Я — истина, я — бог» — скромны и справедливы, ибо они преодолели гордыню и, слившись в своем самоуничтожении (фана) с богом, стали ничем. Такие могут служить образцом для людей, взыскующих бога.

Такой глубокий ум, как великий азербайджанский писатель Мирза Фатали Ахундов, в силу своего, присущего обычно всем просветителям, прямолинейного рационализма сумел в образах, используемых Руми, усмотреть хитроумное прикрытие показной набожностью еретических взглядов, но не разгадал в искренних мистико-пантеистических философских построениях Руми возвеличения человеческой личности, Человека совершенного, живого и смертного. Это возвеличение и составляет подлинное содержание концепции о самоуничтожении человека путем слияния с богом (фана) и одновременного самоувековечения (бака) при прощании с бренным миром. Ведь взаимосвязанные самоуничтожение (фана) и увековечение (бака) наступают лишь при физической смерти человека, но при жизни своей благодаря своему моральному самосовершенствованию он, реальный человек, чувствует себя не рабом, а частицей бога, он самоотождествляется с богом, то есть тем самым обожествляется, становится Человеком с большой буквы. Рационалист, не разгадавший мистика, считал концепцию «фана» крупнейшей ошибкой Руми, разъясняя: «Каковая должна быть эта тленность, возможна ли она и что она из себя представляет, — на эти вопросы никто не в состоянии дать ясный, исчерпывающий ответ».

Но то, что выражено туманно и непонятно в философской прозе Руми, то ясно и необычайно смело высказано в стихах, которые показывают, что концепцию «фана» можно было бы характеризовать как «самоунижение паче гордости»; ведь в своем конечном смысле это — возвеличение каждой отдельной человеческой личности, которая сложным путем морального совершенствования уподобляется богу: