В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

— Лучше начинать, — говорил Исилав, увидев, как вражеские воины подошли совсем близко — пешие впереди, а верховые позади, ибо коням нелегко было подняться по скалистому склону. Шли они густой цепью, помогая друг другу удержаться, ругая эти непроходимые скалы и бурные реки. Вон они приблизились к перевалу, а за ним — долгожданная равнина, покрытая зеленью, где можно хоть немного отдохнуть. Как вдруг каменный град посыпался на измученных воинов. Казалось, тряслись горы и скалы — с грохотом и шумом падали камни, и персы в панике повернули назад. Стоны, крики и беспорядочные выстрелы, шум падающих камней на время оглушил врагов, но слишком велико было их численное превосходство. Падали одни, вставали другие. Неожиданно огромный выступ скалы скатился вниз, сорвавшись с вершины. Это Магдилав, о котором все на время забыли, появился на перевале. Поднявшись со скалы, он скатил на кучу врагов эту махину.

— Верховые переходят реку со стороны мельницы, посмотрите туда! — кричал он. Но никто не видел врагов, только одному ему они были видны с вершины.

— Значит, хотят обойти перевал, окружить нас, отходите немедленно, — приказал Муртазали…

Отряд сорвался с перевала и, разбившись на сотни — на пять отрядов, начал отходить. Приходилось занимать поудобнее позиции и наносить персам внезапные удары из засады, ибо дать открытый бой не имело смысла. Пока надо было измотать силы врага, а потом, собравшись в единый кулак, обрушиться полной мощью.

Во главе одной сотни стоял Магдилав. Днем он незаметно вел своих воинов по ущельям, кустарникам, скалистым дорогам, а ночью внезапно нападал на отдыхавшего врага. Среди воинов Фатх–Али–хана началась паника, потери были большие, а в пути им не попадалось никакой добычи.

Легенды рассказывали персы о залиме–великане, так похожем на одноглазого сказочного нарта, который может прыгать с одной вершины гор на другую и от одного его дикого голоса дрожат скалы, катятся валуны.

Он может оторвать от земли с корнями дубы, ударом кулака разбить вдребезги каменный валун. Его не берет ни пуля, ни кинжал, он неуловим и могуч. Сабля у него в руках подобна молнии, ударит и разрубит скалистые горы.

И наяву и во сне воины Фатх–Али–хана дрожали при одном лишь упоминании о великане, говорили, что он берет врага одной рукой, поднимает к костру, жарит и глотает, не моргнув глазом. Легенды передавались из уст в уста и дошли до самого Надиршаха. Шах назначил большую сумму золотом за голову этого «залима–великана».

«Подкупайте местных феодалов, богачей, они податливые на блеск золота, они выдадут вам в руки залима», — писал Надиршах своим военачальникам. Сам он остановился со свитой в хорошо защищенном горами живописном уголке, ауле Шара. Теперь он убедился, как трудно горцев покорить, как отчаянно они воюют, изматывая силы шаха внезапными набегами. Оставалось одно верное средство — пустить в ход хитрость — подкупить местных феодалов, пообещав им награды и власть.

А Магдилава поймать было нелегко, горцы любили его и гордились своим героем, все старались попасть к нему в отряд. А те, кто не мог уже держать в руках оружие, помогали его отряду продовольствием, укрывали надежно в аулах и хуторах. Когда же приходилось встречаться с врагом лицом к лицу, вихрем влетал Магдилав во вражеский муравейник. И не было ни пощады, ни спасения попадавшим в его цепкие руки.

Слава о бесстрашном герое неслась как на крыльях из аула в аул, от горы к горе, внушая страх врагам, надежду горцам, уверенность в победе. Гонцы из Турутли приносили ему приветы от любимой Тайпус, ее песни, в которых она воспевала храбрость своего любимого. Она прислала ему в подарок платок, вышитый собственными руками, там был изображен разноцветными нитками Магдилав в схватке с тигром. А песни ее сразу становились достоянием народа. Давно уже погиб его красный скакун на поле боя, с которым начинал он свой поход. Теперь под ним был огромный серый конь, покрытый ковром, сотканным руками любимой. Сердце горского джигита–багадура сжигали ненависть к врагам и пламенная любовь к Тайпус. И он дрался, как лев. Вражеские отряды рассеивались в ужасе при одном появлении великана. И опьяненный радостью победы, Магдилав потерял бдительность, перестал быть хитрым и осторожным.

Однажды отряд Магдилава, который насчитывал теперь двести сабель, остановился в маленьком ауле, у подножия горы. Поставили вокруг аула дозоры, а сами решили отдохнуть. Магдилав со своими друзьями пировал у главы племени — аульского старосты, где их угощали крепкой бузой и зарезали в честь героев целого быка. Подозрительно ласков и гостеприимен был сам хозяин. Он пригласил певицу, прекрасную Фатиму из Чачари развлечь легендарного Магдилава — бывшего борца, нынешнего командира воинов. Нелегко было напоить Магдилава, бывало, он обеими руками возьмет огромный кувшин, полный горской бузы, и одним глотком опустошит его. Потом, засучив рукава, примется за мясо целого барана, а иногда и двух уничтожал великан в один присест. И тогда он чувствовал себя бодрым и сытым и нисколько не хмельным. А тут вдруг закружилась голова у великана. Верный друг Салих из Турутли шепнул ему:

— Не нравится мне лисья морда хозяина, что‑то здесь не так.

Но Магдилав в ответ только засмеялся, и от этого смеха задрожали стены дома местного феодала. В голове Магдилава шумело, и вскоре он повалился в беспамятстве. Хитрый хозяин всыпал в бузу снотворного, которое получил из рук самого Надиршаха. Когда все уснули, он выбежал на веранду с зажженным факелом в руках — это был знак врагам. Вот уже третьи сутки в кустарниках около мельницы ждали они этот сигнал и, когда увидели его, зажгли костер на вершине Сулех–горы:' теперь Надиршах знал, что дагестанский лев попал в капкан.

…Очнувшись, Магдилав почувствовал себя связанным по рукам и ногам. Он приподнялся с трудом и увидел, что находится в большой клетке. В голове шумело так, как в горной пещере, где гудит ветер. Под ним скрипели колеса на гальке горной дороги — волы еле–еле тащили арбу с клеткой.

«Значит, я в плену, меня обманули!» Магдилав трижды ударил головой о доски арбы. Но боли не почувствовал, только шум, звенящий в ушах, будто удалился, а слышно стало, кроме скрипа колес, топот коней. Он открыл веки и увидел вооруженный конвой, который зорко следил за ним. Враги ухмылялись! «Попался, горный лев, не уйдешь теперь». Великан глотнул злость вместе с кровью, которая сочилась из выбитых зубов.

Еще долго скрипели колеса арбы по горным дорогам, дважды менялись уставшие волы. Наконец, арба остановилась перед большими ворогами в ауле Шама. Полуголые рабы Надиршаха, как муравьи, бросились к клетке и потащили ее в большую конюшню. Слышались какие‑то слова на непонятном Магдилаву языке, торжествующий хохот врагов. Закрыть бы уши, чтобы не слышать ничего. Но руки не двигались — они были плотно привязаны к спине, Магдилав закрыл глаза, чтобы не видеть улыбку врага.

Он лежал в полузабытьи в клетке, в сарае, где пахло конским навозом и потом. Прошла, казалось ему, целая вечность. Временами он приходил в себя — и тогда перед ним проносились милые образы отца, идущего с мельницы, матери. Ее глаза были в слезах, будто спрашивали: «Где же наш Магдилав так долго пропадает, не случилась ли с ним беда? Сердце мое чует недоброе»… А потом возникло прекрасное лицо Тайпус, подобное полной луне. Вот она сидит под айвовым деревом и поет тихим голосом: «О, мой горный орел, Магдилав, что так долго не шлешь мне привета? Не попал ли ты в беду? Сердце мое скучает по тебе! Днем лучи солнца говорят мне о тебе, как ты воюешь с врагами; ночью луна садится у моего окна, ведет беседу со мной о твоей храбрости… Приходи, любимый, я жду и не дождусь тебя».

«Вот бы оказаться теперь в Турутли, посмотреть на любимую». Вдруг Магдилав наяву услышал знакомый голос. Он прислушался — не может быть, где‑то рядом слышно — бьет бубен и поет горянка печальную песню. Да, да, это был голос Тайпус. Неужели и ее поймали и пленили, и теперь поет она проклятому Надиру?»

Холодным потом покрылось его лицо, сердце сжалось в кулак…

Дверь в сарай отворилась и, звеня оружием, вошел воин Надиршаха, а за ним слуги — полураздетые, с бронзовыми мускулами, они открыли клетку, ухватились за ноги, голову, туловище, и огромного, большого, бессильного вынесли Магдилава из сарая. В глаза ударил свет сотен свечей, факелов, которые горели в большой, богато убранной комнате. Шарахнулись в сторону полураздетые девушки–пленницы, которые танцевали, развлекая шаха. В кругу женщин сидела прекрасная девушка в белой шали и пела. По щекам ее скатывались капли слез. Пела она на родном аварском языке, голосом Тайпус. Но, хвала Аллаху, то была не Тайпус. Надиршах сидел у широкой стены, на которой висели ковры, а на коврах серебряное оружие. Золотая чалма горела и переливалась алмазами и яхонтами. На нем был роскошный, блестящий халат из китайского шелка, затканный золотыми звездами, в руках сверкали бриллиантовые цетки. Был он низенький, плотный, с бронзовым лицом, с маленькими хитрыми глазками. На тонких губах его играла улыбка, зато глаза у Надира оставались холодными, застывшими.