Комбат Ардатов - Олег Борисович Меркулов

Так как Ардатов был снова ранен, он не участвовал в Курском сражении, но, подлечившись, форсировал Днепр, воюя в 3-ей гвардейской танковой Армии. За бои на Букринском плацдарме его наградили орденом Кутузова. В этих боях он и потерял свой батальон — от него уже на четвертый день после десантирования осталось очень мало, а на отдых и пополнение он отвез всего тридцать семь человек.

Поздняя осень сорок третьего прошла для Ардатова спокойно — на формировке. Весной сорок четвертого он наступал с новым батальоном по Украине и в апреле дошел до Тернополя.

По мере того, как немцы отступали, бои все ожесточались. Проигрывая войну, немцы как отползали к своим границам, и одни немцы — те, кто управлял войной — знали, а другие немцы — те, кто воевал, простые исполнители воли первых, чувствовали, что чем дольше они будут отходить к Берлину, тем позже наступит час расплаты.

В их армии ожесточилась и дисциплина: полевые суды, штрафные части, эсэсовцы в тылу — все это должно было поднять боеспособность дивизий вермахта и, в определенной мере, поднимало. Немцы дрались за каждую позицию.

В наступлении всегда существует проблема снабжения — как обеспечить наступающих, значит, отдаляющихся от баз и складов, боеприпасами, едой, горючим, всем остальным, нужным для боя. Теперь же, отходя, немцы как прислонялись спинами к этим складам и базам и, как правило, имели нужное для боя. Они создавали высокую плотность огня, и мы несли большие потери.

Прогнать немцев с нашей земли было нелегко, нет, нелегко.

Вот и таяли роты Ардатова, отбивая у гитлеровцев клочок за клочком этой земли. Каждый новый день войны был и новой задачей для Ардатова и его батальона. Дней же войны оставалось еще много, и эти дни войны брали солдатские жизни. А как же иначе можно было отбить все те многие сотни километров, которые немцы забрали в сорок первом и сорок втором?

Каждый раз, вглядываясь в лица солдат, сержантов и офицеров, которые приехали пополнять батальон, Ардатов знал, что одних раньше, других позже он потеряет. Но мысль, что с любым из них он пройдет, хоть сколько-то пройдет вперед, смягчала все.

«Ведь кто-то же должен идти вперед, — говорил он себе. — Кто-то же должен быть искалеченным, должен и умирать, чтобы сначала выгнать гитлеровцев с нашей земли, а потом их добить в Германии. Там, откуда эти сволочи начали! Там, где сейчас и столькие ждут нас!»

Ардатову было горько терять свои батальоны, и, управляя ими в боях, он старался сберечь людей, но командир полка ставил Ардатову задачу дня, и он должен был выполнять эту задачу — то ли отбивать у немцев деревеньку, то ли пшеничное или картофельное поле, то ли какой-нибудь перелесок, то ли сбивать засевших немцев с берега речки, то ли выгонять их с железнодорожной станции. Родина, наша земля и состоит из этих полей, деревень, городов, речек, станций, и, чтобы освободить Родину, надо было освободить их.

Немцы редко оставляли хоть километр просто так, без боев, хотя это тоже было. Сколько же полей, городов, речек, лесов вместилось в те километры, которые надо было пройти, ни представить себе нельзя, ни счесть их. Не счесть и боев за них, не счесть подвигов наших людей. Но трудно счесть и могилы, в которые они легли, — их ведь миллионы.

В одной из них лежит и Ардатов. Он был убит поздней осенью сорок четвертого, уже за Вислой, в Польше, на Магнушевском плацдарме.

Немцам удалось разорвать полк, в котором воевал Ардатов, на две неравных части, причем, Ардатов со своим потрепанным батальоном был в большей. Но немцы навалились на меньшую, прикрываясь жидкой пехотой, но плотным артиллерийским огнем и несколькими «тиграми». Командир полка приказал Ардатову атаковать, и Ардатов дождался вечера, когда темнота лишила немцев преимущества в силе огня — ни пушки, ни танки немцев не могли в темноте бить прицельно. Это была последняя атака Ардатова. Но он знал, что если она не будет успешной, немцы подтянут за ночь резервы, утром смогут сбросить и его батальон к реке и перестрелять остатки у воды или даже в воде. Поэтому, когда его роты легли под неприцельным, но все-таки страшным огнем, Ардатов собрал на своем командном пункте все, что было можно собрать — ездовых, поваров, санитаров, легко раненых. Он шел со всеми, перебегая в темноте от взвода к взводу, командуя: «Вперед! Вперед! Быстрее! Быстрее! Вперед!»

Роты поднялись — у него были хорошие — обстрелянные офицеры, а среди сержантов попадались не хуже Белоконя, и они пробились к отрезанному батальону, и к утру положение было восстановлено.

Но этого утра Ардатов не видел — его нашли, когда уже совсем рассвело. Ардатов лежал щекой к пахоте, словно прислушиваясь ко всему тому, что происходило на земном шаре.

На его земном шаре.

Пуля пробила Ардатову правую бровь и вышла через затылок, так что умер Ардатов мгновенно, наверное, еще до того, как ударился лицом об землю.

Васильев потерял под Кенигсбергом левую ногу. Но это, конечно, не повлияло на его профессию — он и сейчас еще играет на гобое в одном саратовском ресторанчике. Он хороший музыкант, и хотя слегка злоупотребляет вином, ему это как-то прощается, тем более, что человек он безвредный, да и понимают его люди. Семья у него не сложилась, что ж, не у каждого все хорошо складывается. Так в жизни не бывает.

Сержант Белоконь, как будто сама судьба хранила его, дважды побывав в госпиталях, дошел до Берлина. 10 мая, почти не веря себе, ошалев от счастья, он на ступенях обгорелого Рейхстага, на ступеньках, засыпанных осколками стекла, канцелярским мусором, гильзами, он, Белоконь, простой лесоруб, приплясывая от наполнившего его душу восторга, кричал:

— Конец! Конец войне! Ура, братцы! Ура! Мы им всыпали! Этой кодле! — Под кодлой он понимал гитлеровцев. — Ишь, присмирели! — строжился он, глядя, как беспрерывно отводят куда-то пленных. — Нах Москау? То-то! Сами полезли! То-то! Запомните навсегда!

На этих ступеньках, да и во всем громадном, от копоти еще более мрачном рейхстаге, побывали тысячи, тысячи, тысячи таких, как Белоконь, солдат и сержантов. На колоннах и стенах они писали и выбивали свои звания, имена, фамилии, города и деревни, откуда они пришли сюда, ворошили сапогами кипы разбросанных бумаг, закидывая головы, рассматривали лепку и узоры на потолке, дымили цигарками, закусывали сухарями и консервами, предварительно хорошенько хлебнув из фляжки, вели себя шумно, беспечно, поплевывая на фашистские вензели,