История ересей - Генри Чарльз Ли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще опаснее стали павликиане, когда в их среде появился один из тех вождей, которые призваны быть ересиархами. Он совершил реформу в манихействе и создал особый вид этой ереси, названный по его имени. Это был поп Богомил, о котором заметил православный обличитель: «а по истине Богу не мил».
Богоумил жил в конце X века, в царствование Самуила. Успехам этого славянского Мани способствовали те самые политические обстоятельства, о которых мы говорили выше. Болгары и прочие славяне стали предметом столкновения претензий двух церковных властей — папы римского и патриарха константинопольского. Польский историк права Мациевский убедительно доказал, что первый свет на славян был пролит с Востока и что они издавна вошли в состав восточного патриархата, но папы со своими светскими устремлениями насильственно вовлекали их в лоно римско-католической Церкви{204}. Характер проповедей тех и других миссионеров значительно различался в приемах. Речь западных проповедников была на непонятном языке, она часто приносила с собой только притеснения и нищету для обращаемых, в то время как греческая проповедь обладала тайной успеха. Славяне, обитавшие близ границ Греции, охотно принимали христианство, потому что святые апостолы объясняли им таинства веры на понятном для них языке. Хотя они и любили языческие обряды, продолжая следовать им даже будучи христианами, но никогда не защищали их с оружием в руках. Потому арена проповеди греческих монахов расширялась до далеких пределов. Католическим же ученым, и особенно Мациевскому, принадлежит честь осознания, что во всех славянских землях, до гор Татры, первоначальным христианством было восточное и что только искусством и политикой Рима оно заменилось латинским. Оно первым было посеяно в Моравии, Чехии, Хорватии, Силезии, даже в Польше и, наконец, в Венгрии. Но зато римская курия отличалась удивительною прозорливостью. Она не только уничтожила здесь следы греческого миссионерства, но даже умела склонить болгар к отторжению от восточной Церкви, только что усыновившей их.
Едва успел император Михаил удалить римско-католического епископа[56], как поспешил дать большие права болгарской Церкви, чтобы удержать ее за собой. Болгарский архиерей получил второе место после константинопольского, а около середины X века стал независимым патриархом, но, впрочем, ненадолго. Болгария, возбуждавшая зависть пап, долго была предметом вражды двух великих Церквей, она послужила, наконец, одной из причин их разделения. Важно то, что в отношении Болгарии столько же играли роль экономические интересы пап, сколько претензии германских императоров. В болгарской стране, где дьявол и немец стали синонимами, вместе с римской пропагандой грозило и онемечение, уничтожение национальной культуры. Папская политика заключалась в упорном сопротивлении введению отечественного языка в богослужение в то время, когда немецкая цивилизация напрягала со своей стороны усилия к уничтожению славянского языка и народности между западными славянами[57].
Поспешим заметить, что такая неприязненная политика, как мы увидим далее, должна была сильно способствовать образованию славянского дуализма, который в свою очередь был непосредственным предшественником альбигойско-манихейского верования. Принятие славянами из Царьграда христианства вызывалось характером византийской церковной пропаганды, которая никогда не претендовала на полное уничтожение местной самостоятельности. «Восточное христианство никогда не превращало обращаемых в рабов, проповедуя слово Бога на их языке и охотно дозволяя перелагать его на всевозможные глаголы человеческие».
Не так поступала Римская Церковь, имевшая на основании исторических традиций великие унитарные цели.
Когда в результате разногласий с греками болгары стали колебаться между верховными Церквями, а чехи и мораване совершенно подчинились Риму, эта политика пап, проводимая со всем искусством, послужила причиной зарождения оппозиции, отклонявшейся от чистого христианства и ради любви к национальному культу выбравшей сторону манихейского вероучения, которое не переставало до и после богомилов вести свою пропаганду.
Ряд папских грамот был направлен против славянских языков. Первые из них еще делают некоторые уступки, тогда еще живы были просветители[58], тогда необходимо было заручиться расположением новообращаемото племени и отвратить его от враждебных греков. Тккой снисходительной политики держались Адриан II{205} и Иоанн VIII, из которых последний сперва запретил славянский язык, но потом, после принесения оправдания, защитил Мефодия от постоянных нападок немецкого духовенства{206}. Стефан V (885–891 гг.) восстает против местного языка с такой решительностью, которая показывает всю важность его для славянского населения, неправильно понимавшего догмат о Троице.
Культ славянского богослужения был распространен даже в тех странах, которые всегда имели связь с Римом своим духовным просвещением. Иоанн X (914–928 гг.) в послании к спалатрскому духовенству требует непременного употребления латинского языка и в грамоте к Томиславу, королю хорватскому, замечает, что в славянских книгах много неправильных толкований.
Далмация и Славония, о которых папа так заботился, действительно служили позже посредствующим звеном в передаче богомильских воззрений в Италию к патаренам и в Лангедок к альбигойцам. Рим, таким образом, давно предчувствовал опасность. В той же Далмации сплитский собор в 925 году постановил, что «епископ не может посвящать в какой-либо церковный сан того, кто знает только славянский язык». Иоанн XIII (964–972 гг.) в послании к Болеславу II Чешскому, разрешая ему учредить свою епископию, обязывает его непременным условием совершать богослужение «не по обряду и секте народов болгарского или русского, и притом не на славянском языке, а следуя в точности учреждениям и постановлениям апостольским».
В середине следующего столетия новый сплитский собор считает должным подтвердить запрет славянского церковнослужения, постановив при этом, что ни один славянин не может быть возведен в священнический сан. Столь же серьезные причины для оппозиции латинству должны были существовать в славянских странах и при Гильдебранде, который исходил из воззрений о католической исключительности.
Мы заметили также, что с самых древних времен славяне были предрасположены к дуалистическому представлению о верховных силах. Дуализм был сроден славянской натуре; еще язычником славянин знал о нем, о чем свидетельствует славянская мифология, которая не объединяла понятие о божестве, а, напротив, раздробляла его. Славянское человечество издревле привыкло выражать свое счастье белым цветом или светом, а несчастье черным или темнотой. В основе этого лежала холодная метафорическая мысль о причинах. Поэтому, олицетворив неведомую причину, славянин основал свое верование на мысли, что «доброе начало всегда производит для человека только добрые последствия, а злое всегда только пагубные». От этой мысли произошло разделение и самих олицетворений на «белых богов», которые уже никогда не делали зла, и «черных», которые никогда не приносили добра. Между собой они всегда враждуют: добрые и
