Фритьоф Нансен - Георгий Кублицкий

Он давно не писал писем. Прежде всего надо ответить Калинину.

Нансен взял в руки кожаную папку с тисненым гербом Советской России. В ней — грамота съезда Советов, где выражается глубочайшая признательность гражданину Фритьофу Нансену от имени миллионов трудящихся. «Русский народ сохранит в своей памяти имя великого ученого, исследователя и гражданина…»

Русский народ… Доверчивый и радушный, стойкий, обладающий каким-то удивительным душевным здоровьем, позволяющим ему не падать духом в самые тяжелые времена, верить в лучшее будущее. И разве он заслуживал лишь такую помощь, какую ему оказали?

«Я счастлив, — написал Нансен, — что благодаря многим благородным людям Западной Европы удалось хоть немного помочь бедствующим миллионам жителей Волги». Он поблагодарил Калинина за прочувствованные слова и выразил надежду, что действительная большая помощь — еще впереди.

Нансен беспокойно спал ночь, прислушиваясь к гулу сосен. Свист ветра напоминал ему о буранах Поволжья, о дорогах, переметенных снегом.

Через всю первую страницу утренней газеты протянулся хлесткий заголовок: «Нансен показывал в стокгольмской церкви снимки голодающих в Сирии и Ливане, выдав их за фотографии голодающих русских».

Опять ложь. Они хотят, чтобы он отступил. Но он не отступит.

«Я верю в великую будущность России»

В январе 1923 года Нансен снова был на пути в Москву.

Россия поборола голод. Ей помогли рабочие многих стран, создавшие Международный комитет рабочей помощи. Помогла организация, созданная Нансеном. Часть продовольствия послала Америка. Но главное сделали сами большевики. Ленин провозгласил новую экономическую политику. Крестьяне увеличили посевы. Им разрешили торговать хлебом, продразверстка была отменена, ее заменил налог.

Нансен ехал в Россию, чтобы своими глазами увидеть перемены. Утверждения, будто именно из России должен хлынуть свет, всегда казались ему пропагандой. Но разве Европа, которая последние годы управлялась самым нелепейшим образом, вселяет розовые надежды? В России, по крайней мере, хотят мира. А в Европе — вспышки военных страстей. Греки перестреливаются с турками. Французские оккупационные войска маршируют по Рурской области. Литовские повстанцы захватили Мемель. Англичане отправляют новые транспорты с войсками в Индию. И все это сейчас, когда еще свежа память об ужасной бойне…

Поезд пришел в Москву утром. От Рижского вокзала Нансен ехал но Мещанской улице. Возле Сухаревой башни шумел рынок, мелькали платки, кепки, глянцевито чернели кожанки. В магазинных витринах лоснились окорока, белели калачи, громоздились синие пирамиды сахарных голов.

На заборах уже не было серых листков декретов и плакатов «Чем ты помог голодающим?». Рекламные тумбы пестрели афишами. Нансен попросил, чтобы ему перевели надпись на особенно яркой. Это была реклама кино: «„Доктор Мабузо“, мировой боевик. Ввиду грандиозности картины только два сеанса. Колоссальный успех».

Нансен поморщился.

Вечером он пошел в Большой театр. В «Дон-Кихоте» танцевала известная русская балерина Гельцер.

Театр был полон. Красноармейцы, рабочие, коротко остриженные девушки, молодые люди в косоворотках — и тут же хорошо одетые господа, дамы, кутающиеся в белые песцовые меха. Гостю объяснили, что это нэпманы, торговцы и промышленники, которым государство разрешило открыть частные магазины и мастерские.

Нансен прошел в ложу и развернул программу. Вдруг раздались аплодисменты. Он оглянулся, ища, кому аплодируют: наверное, в театре появился какой-нибудь видный большевик. Нет, все смотрят сюда, на него. Оркестр заиграл туш. Нансен встал, смущенно теребя красный бархат обивки.

Последующие дни он много ходил но Москве, встречался с советскими деятелями. На столе в номере его гостиницы росла горка статистических таблиц, отпечатанных на машинке лиловых копий докладов. В кладовых Государственного банка ему показали золотой запас большевиков. От него, как от друга страны и народа, ничего не скрывали.

Не скрывали от него и тревоги, вызванной тяжелой болезнью Ленина. В этом году Ленин ни разу не переступил порог рабочего кабинета. Народ не слышал голоса своего вождя с прошлой осени, а ведь Ленин до болезни выступал иногда перед рабочими и крестьянами по нескольку раз в день. Тяжелые приступы болезни были в середине и в конце декабря.

Нансен встречался с соратниками Ленина. Он поехал к Дзержинскому, который, как и другие видные большевики, после введения новой экономической политики получил дополнительную хозяйственную работу, возглавив Народный комиссариат путей сообщения.

Нансен знал, что именно Дзержинский был правительственным уполномоченным по вывозу хлеба из Сибири для голодающих Поволжья.

С какой ненавистью произносилось имя председателя Чрезвычайной Комиссии на Западе, каким «кровожадным зверем» рисовался он воображению врагов Советов!

Навстречу Нансену вышел из-за длинного пустого стола очень худой и очень утомленный человек в гимнастерке. Нансена поразили его глаза — острые, проницательные и вместе с тем детски чистые. По-видимому, Дзержинский был болен — на обтянутых скулах горел нездоровый румянец.

— Человеку, который ездил по России в 1918 и 1921 годах, — начал Нанеси, — приходится удивляться: вы многого добились.

Дзержинский внимательно слушал. То и дело на столике в углу звонили телефоны, и он, извинившись с какой-то удивительно мягкой улыбкой, тянулся к трубке.

Потом снова обращал к собеседнику худое, нервное лицо, собирая в горсть бородку.

— Теперь, проехав по стране, я сам убедился, что положение русского транспорта далеко не катастрофично. Но вы, вероятно, знаете, что пишут по этому поводу европейские газеты?

Дзержинский заметил, что за рубежом редко пишут правду о Советской России. Сейчас Советская страна — это переживший кризис больной, здоровье которого еще только восстанавливается.

Нансен спрашивал о доходах дорог, о том, сколько стоят перевозки грузов. Дзержинский без напряжения приводил цифры на память.

— Не следует ли вам привлечь для восстановления транспорта иностранный капитал? — между прочим, спросил Нансен.

Он слышал, что многие деловые люди хотели бы получить концессии в Советской России. Старый знакомый Ионас Лид создал, например, в Нью-Йорке «синдикат коммерсантов и промышленников», чтобы опять затеять выгодную торговлю на севере Сибири; но большевики пока что отказались от его услуг и денег.

Дзержинский считал, что советские органы сами справятся и с финансированием железных дорог. Нансена удивляла логика и здравый практический ум собеседника. Когда же и где успел научиться хозяйствовать этот сын учителя, который одиннадцать лет провел на каторге, в тюрьме и ссылке, а после революции без устали боролся с ее врагами?