Из берлинского гетто в новый мир - Мишкет Либерман

Но о них сохранились не только воспоминания. Об этом я узнала в октябре 1975 года. Зазвонил телефон, слышу женский голос: «Говорит Людмила. Все эти годы я мечтала снова увидеть вас. И вот теперь я в Берлине. Можно прийти к вам?»

Я понятия не имела, кто такая Людмила. Но она говорила с таким воодушевлением, что я не могла ей отказать. Я спросила: «Когда у вас есть время? »

«Сейчас»,? отвечает она. Через полчаса она у меня. Теперь я узнаю ее. Двадцать восемь лет тому назад она была студенткой Института иностранных языков. Не пропускала ни одного моего вечера, хотела стать преподавательницей сценической речи. И стала ею.

«Знаете ли, что у нас еще много пленок с вашими записями? Мы еще теперь с ними работаем».

Я радостно ахнула.

«Когда я снова приеду, я привезу их с собой. Только послушать».

«Этого мне достаточно».

«Весной я снова приеду в Берлин, с дочкой. Она знает ваш голос и хочет обязательно познакомиться с вами».

Мы проговорили долго и расстались, как будто все это время поддерживали самую тесную дружбу.

Пустынный ландшафт. Лагерь находится как раз напротив каменоломни. Нетрудно представить себе, как это давит на настроение пленных. И действительно, здесь царят подавленность и безнадежность. Я ищу причины. Сначала иду на кухню. Снимаю пробу. Еда здесь лучше, чем во Владимире. Суп гуще. Повар кажется прямо-таки волшебником, готовит с любовью. Это чувствуется. Чтобы у пленных были и витамины, он ежедневно отправляется со своими помощниками в лес и в поле и собирает все, что содержит витамины, что можно употребить в пищу.

Этот лагерь невелик. Пленные живут без всякого соприкосновения с внешним миром. Они видят только скалы. У них такое чувство, будто они задавлены этими скалами. Мы осматриваем двор, газоны. И крайне удивлены: во дворе, посреди каменной пустыни,? зеленый оазис, ухоженный газон, обрамленный пестрыми цветочными клумбами. У посыпанных гравием дорожек столы и скамейки из березы. В клубном помещении вся мебель? тоже из стволов березы? сделана с выдумкой и вкусом. Все это вызывает у нас восхищение. Мы говорим об этом пленным. Никакой реакции. На нас смотрят окаменевшие лица. Настроение здесь ниже нуля. Мой начальник политотдела, майор и я решаем собрать вечером всех пленных. Я собираюсь сначала как следует дать им прикурить.

«Что голову опустили!? начинаю я громко и с вызовом.? Это ведь саморазрушение! Подумайте, что вы делаете. Когда-нибудь вас освободят из плена. Когда? Сказать вам не могу. Но фашизм скоро будет уничтожен. А вы что делаете? Надо оставаться человеком. Помнить о своем долге, не терять надежду? вот главное. Что вы браните русских? Ведь вы же им принесли столько горя! Ругайте тех, кто вас погнал сюда, как овец или диких зверей. Ради кого? Зачем?» В этом духе говорю дальше, говорю прямо и откровенно.

Наверное, я проговорила долго. Майор стал уже терять терпение. Он тоже был потрясен апатией пленных. Хотел им кое-что сказать. Он говорит о разрушенных городах, о миллионах жертв, о мертвых и живых на той и на другой стороне? о всех тех, кого унесла преступная гитлеровская война.

«Вы остались в живых. Это хорошо. Вы в плену. Это нелегко. Но вам придется восстановить по крайней мере часть того, что разрушено. С этим надо примириться. Чем скорее, тем лучше для вас». Он тоже говорит им чистую правду, без утайки. Это самое правильное. Особенно в этот момент.

Люди слушают напряженно. Потом задают много вопросов: о политике, о личных делах? все вперемешку. Мы сразу же отвечаем? то майор, то я. Вот встает один и спрашивает: нельзя ли навести порядок в учете работы? Ошибки злят людей. Он командир роты, работающей на каменоломне. Мы записываем его вопросы и обещаем проверить.

Нормировочное бюро находится вне лагеря и подчинено каменоломне. На следующее утро мы находим директора и просим его тут же проверить жалобы. Он просит принести бумаги, беседует со старшим мастером, с другими сотрудниками, расспрашивает, как работают пленные. Ему отвечают: по-разному. В общем и целом удовлетворительно. Выясняется, что жалобы не напрасны. Учетчик, человек уже пожилой, толстый, заспанный, признает это. Он многое напутал в отчетности. Преднамеренно или нет? доказать нельзя. Директору ясно одно, что этот человек не годится для этой работы. Еще до того, как мы уехали, его заменили.

Я потом часто посещала этот лагерь. Жалоб больше не было. Если только было возможно, я брала с собой оркестр и обоих конферансье. Берлинца В. из Можайска я назначила здесь руководителем актива. Он обходился с людьми умно, по-отечески. И очень подходил для этого лагеря. В путь я снабдила его подновленной формой, деревянным чемоданом, стопкой книг марксистской и художественной литературы и несколькими советами. Ему удалось довольно быстро организовать работу антифашистского актива. К этим отшельникам пришла жизнь. Конечно, настроение оставалось неустойчивым, как и в других лагерях. Но мрачный климат безнадежности исчез. Люди снова научились смеяться.

«Ну, чем займемся сегодня?»? спросил меня мой начальник.

«Не знаю, какие у вас планы. После вчерашней накачки мне хотелось бы сегодня перенести их в другой мир. Устроить литературный вечер».

Он улыбнулся, удовлетворенный, спросил: «Может, мне сначала сказать им о результатах нашей проверки? А потом я пойду к нашим товарищам. У них тоже есть свои проблемы».

После ужина пленные остаются в столовой, здесь имеется хорошая сцепа, конечно из березы. В два счета отодвинули столы, поставили скамейки. Стали рассаживаться. Со сцены я наблюдала за людьми. Они производят сегодня более приятное впечатление, чем вчера. Когда майор рассказал, что они не зря жаловались на учетчика, что его уже сняли, они зааплодировали. Как хорошо, когда ты прав и это признают другие.

Читаю пленным из Гете, Шиллера, Гейне. Во втором отделении? Либкнехта, Вайнерта, Мюзама, Толлера. Каждый раз короткое вступление. Я бы охотно спросила их, читали ли они по крайней мере что-нибудь Гете. Но я этого не делаю. К чему обижать их. Они воспитанники общества, в котором растоптана культура. Я была удивлена, как внимательно они меня слушали. В зале полнейшая тишина. Никто не кашляет, никто не решается двинуть ногой. Глаза устремлены на меня. Мне кажется, что люди воспринимают благородство мыслей, красоту языка.

В начале вечера я вижу в первом ряду своего начальника. Он понимает лишь отдельные слова. Улыбается мне. Его радует происходящее. В перерыве между Шиллером и Гейне он исчезает.

В лагере на торфяниках

На следующее утро мы едем в Мезиновку, в лагерь на торфяниках. Здесь совсем другой ландшафт. Повсюду лес. Он тянется на протяжении двух километров, до самых торфяников. На другой стороне? деревушка. Между ними лагерь. Здесь не так аккуратно, как в лагере у каменоломни. Вокруг запустение. Но настроение лучше. У пленных есть контакт с населением. Каждый день они проходят по деревне, обмениваются парой слов, иногда им подкидывают съестного. Большинство охраны ничего не имеют против. Есть, конечно, и такие, которые не разрешают. Немногие оставшиеся в деревне мужчины работают на торфе в качестве звеньевых. В перерыве они разговаривают с пленными. Как-то уж понимают друг друга. Поэтому пленные кое-что знают о происходящем в мире.