Анжелика. Тени и свет Парижа - Анн Голон

Почтовая станция «Четыре короля» на пути в Версаль.

Как-то раз Одиже ни с того ни с сего отбросил свою обычную сдержанность и обратился к Анжелике:

— Чем больше я за вами наблюдаю, тем больше вы меня озадачиваете, красавица. Есть в вас что-то, что меня смущает…

— По поводу вашего шоколада?

— Нет… или, вернее, да… не совсем. Сначала я вообразил, что вы легко поддаетесь сердечным порывам… или порывам душевным. Потом заметил, что вы очень практичны, иной раз даже на удивление, и что вы никогда не теряете головы.

«Очень на это надеюсь», — подумала Анжелика. Но вслух этого не произнесла и ограничилась самой очаровательной из своих улыбок.

— Видите ли, — ответила она, — в жизни бывают времена, когда нужно целиком посвятить себя поставленной задаче. Порой тобой управляет любовь, но обычно это случается, когда жизнь легка. А бывает, что на первое место выходит тяжелый труд, цель, которую необходимо достичь. Так, например, я не скрою от вас, что в настоящее время для меня самая важная вещь на свете — заработать деньги для детей… ведь их отец умер.

— Я не хотел быть бестактным, но поскольку вы сами заговорили о детях, то неужели вы полагаете, что изнурительная работа, результат которой весьма призрачен и сомнителен и которая плохо сочетается с выполнением материнских обязанностей, поможет вам воспитать сыновей и сделает их счастливыми?

— У меня нет выбора, — резко ответила Анжелика. — Впрочем, не могу пожаловаться на мэтра Буржю, именно у него я обрела неожиданную поддержку в тяжелое время.

Одиже откашлялся, несколько секунд поиграл кистями своего воротника, а затем, запинаясь, произнес:

— А… если я предложу вам выбор?

— Что вы хотите этим сказать?

Анжелика взглянула на молодого человека и увидела в его карих глазах немое обожание. Молодой женщине показалось, что момент достаточно удачен, чтобы продолжить деловой разговор.

— Кстати, вы наконец получили свой патент?

Одиже вздохнул.

— Вот видите, что вас интересует, и вы даже не скрываете этого от меня. Ну что ж, чтобы вы все знали, я скажу, что у меня еще нет печати Государственной канцелярии, и не думаю, что получу ее до начала октября, так как в жару канцлер Сегье отправляется в свой загородный дом. Но с октября все пойдет очень быстро. На самом деле я даже заручился поддержкой графа де Гиша, зятя канцлера Сегье. Теперь вы понимаете, что вскоре у вас не останется никакой надежды стать прекрасной шоколадницей… если только…

— Да… если только… — протянула Анжелика. — Итак, слушайте.

И, больше не раздумывая, она изложила свои планы. Сообщила, что у нее уже есть патент, причем полученный довольно давно, и что с ним она может доставить конкуренту массу неприятностей. Но не лучше ли договориться? Она бы взяла на себя изготовление порошка из бобов какао, а он бы готовил напиток. А для того чтобы получать свою долю от продаж, она бы могла работать в кондитерской, торгующей шоколадом, и вложить в нее свои средства.

— Где вы намереваетесь открыть вашу кондитерскую? — спросила Анжелика.

— В квартале Сен-Оноре, рядом с Трагуарским крестом[90]. Но все ваши идеи нелепы!

— Они вполне разумны, и вы это отлично знаете. Квартал Сен-Оноре — превосходный квартал. И Лувр близко, и Пале-Рояль. Но нам не нужен магазинчик, напоминающий таверну или трактир. Я уже вижу красивые плитки, сочетание черного и белого, зеркала и позолоченную деревянную резьбу, а за домом — сад с беседками, увитыми виноградными лозами, как у целестинцев… беседки для влюбленных.

Лицо дворецкого, удрученного неожиданными новостями, несколько просветлело после того, как он услышал фантазии Анжелики.

— Вы в самом деле очаровательны, моя милая, особенно когда позволяете своему импульсивному темпераменту вырываться на волю. Я люблю вашу жизнерадостность и тот внутренний огонь, который вы столь умело смиряете подобающей вам скромностью. Я внимательно наблюдал за вами. Порой ваши слова кажутся легкомысленными, но вы порядочны и честны. И мне это нравится. Но не скрою, что меня в вас шокирует излишняя практичность ума и ваши манеры, а именно желание держаться на равных с умудренными опытом мужчинами. Ведь женская хрупкость плохо сочетается с безапелляционным тоном, резкостью. Женщины должны предоставить мужчинам право обсуждать деловые вопросы, в которых путаются и теряются их маленькие хорошенькие головки.

Анжелика фыркнула.

— Представляю себе, как мэтр Буржю и Давид обсуждают эти вопросы.

— Речь идет не о них.

— А в таком случае, о ком? Разве вы не поняли, что я совершенно одна и меня больше некому защитить?

— Это верно, вам недостает защитника!

Анжелика притворилась, что не расслышала его последних слов.

— Потише, господин Одиже. В действительности вы — гадкий завистник, который хочет в одиночестве выпить весь шоколад. Поскольку то, что я вам только что рассказала, вас сильно потрясло, вы сейчас пытаетесь выбраться из затруднительного положения, произнося речи о женской хрупкости. А на самом деле в той маленькой войне, которую мы с вами ведем, предложенный мной выход — превосходен.

— Я знаю выход в сто раз лучше.

Под пристальным взглядом молодого человека Анжелика не стала настаивать. Она забрала его тарелку, протерла стол и осведомилась о том, что желает гость в качестве антреме. Но до того, как она скрылась на кухне, Одиже вскочил и в два шага догнал ее.

— Анжелика, милая, не будьте жестоки, — взмолился дворецкий. — Дайте ваше согласие на воскресную прогулку со мной. Я хотел бы поговорить с вами серьезно. Мы могли бы отправиться на мельницу Жавель. Мы бы съели по матлоту[91], а потом прогулялись бы по полям. Вы согласны?

Одиже обнял Анжелику за талию. Она подняла глаза, залюбовавшись этим свежим лицом, и особенно — ртом, хорошо очерченными губами, подчеркнутыми темными запятыми усов. Эти губы сначала должны мягко воспротивиться поцелую, прежде чем приоткрыться, стать требовательными, настойчивыми, нежными и чувственными.

По телу Анжелики пробежала дрожь желания, которую она не смогла скрыть, и срывающимся голосом она согласилась отправиться на мельницу Жавель в следующее воскресенье.

Перспектива грядущей прогулки взволновала Анжелику больше, чем она бы того хотела. Напрасно она пыталась успокоиться. Каждый раз при воспоминании о губах Одиже, о его руке на талии она вздрагивала от сладкой истомы. Уже очень давно Анжелика не испытывала подобных ощущений. Поразмыслив, она сказала себе: просто после приключения с капитаном стражи к ней не прикасался ни один мужчина. И она даже не могла представить что-либо подобное, ведь вся ее жизнь протекала в атмосфере, которую трудно было назвать чувственной. Анжелика давно потеряла счет тем поцелуям и вольным жестам, от которых была вынуждена отбиваться, раздавая пощечины. Много раз напившиеся грубияны приставали к ней во дворе, и приходилось защищаться, нанося удары сабо и призывая кого-нибудь на помощь. Вульгарность посетителей трактира, похоть капитана стражи и дикая страсть Весельчака оставили в душе Анжелики горькие воспоминания о мужской грубости, охладившие ее природную чувствительность.