Восстание - Ливиу Ребряну

Надина растерянно уставилась на него, будто, защищая свое тело, она забыла о главной опасности. Вид парня вернул ее к действительности, и она, всхлипнув, пролепетала:

Куда мне бежать?.. Спаси меня!.. Что мне делать?..

Но Петре решил не поддаваться жалости и, выходя из комнаты, бросил еще суровее:

— Ты, барыня, поступай, как бог тебя надоумит, но только здесь не задерживайся…

Надина услышала, как его башмаки гулко протопали по полу. Она принялась искать на ощупь около дивана чулки, шепча пересохшими губами, словно разговаривая с кем-то:

Я должна уйти… Куда мне идти?.. Боже, боже, куда мне идти?

Платамону вышел, как всегда, ночью во двор, проверить, все ли в порядке, и сразу же увидел на востоке зарево пожара. Он подумал, что это горит не в их уезде, а в соседнем, Телеорманском, у самой границы, или, быть может, в Извору. Во всяком случае, было ясно, что мятеж приближается и завтра-послезавтра нагрянет сюда. Поэтому он решил воспользоваться отъездом Надины и вместе с семьей добраться на ее машине до Питешти. Он чуть было не разбудил жену, чтобы посоветоваться, что захватить с собой из дому, кроме денег и драгоценностей, но потом решил отложить все До утра.

Утром он пораньше разбудил Аристиде, привыкшего спать почти до полудня, и тот даже рассердился, что ему испортили самый сладкий сон. Он поднял отца на смех, заявив, что Платамону просто празднует труса по примеру адвоката Ставрата, который с тех пор, как приехал сюда, не перестает дрожать. Все-таки он встал, так как на самом деле не помнил себя от страха и лишь напускал на себя бравый вид, стараясь выиграть в глазах отца, любовью которого всячески пользовался и даже злоупотреблял.

К семи часам все трое были готовы. Что касается Олимпа Ставрата, то он приготовился еще с вечера и даже не раздевался, чтобы внезапное нападение не застало его ночью врасплох. Работникам говорить о своем отъезде Платамону не стал, опасаясь, как бы новость не разнеслась по селу и не всполошила крестьян. Ну, а уж когда они уедут, будь что будет.

В половине девятого, когда они совсем потеряли терпение и про себя ругали Надину, которая, конечно же, опаздывает из-за того, что даже в эти страшные минуты не может отрешиться от своей всегдашней лени и кокетства, неожиданно явился Думитру Чулич. После минутной растерянности адвокат Ставрат воскликнул с негодованием: «Эта барыня нас всех погубит», — и добавил, что она должна была приехать в «повозке этого достойного человека». Ее аристократическому гонору это ничуть не повредило бы, а всем остальным не пришлось бы ее ждать бог знает сколько времени. Теперь, того и гляди, на них набросятся мужики и всех перережут. Аристиде предложил, чтобы Думитру поехал быстро на шарабане и привез Надину сюда, а тем временем они здесь заложат коляску, в которой смогут добраться до Костешти. Но Платамону счел более разумным сейчас же ехать всем вместе в большой дорожной коляске, завернуть в Леснезь, забрать Надину, а уж оттуда через имение Кантакузу пробраться на уездное шоссе, где должен царить порядок, так как его, наверно, охраняют жандармы или войска. Он приказал немедленно запрягать.

Все трое сидели на террасе в ожидании коляски, выспрашивая у Думитру Чулича подробности. Госпожа Платамону все еще суетилась в доме, плача и наказывая прислуге присматривать за вещами и беречь их, приговаривая, что за ней не пропадет. Думитру, стоя возле лестницы и вертя шапку в руках, как раз говорил, что мужики из Леспези ведут себя смирно и жалеют только, что весенние работы все откладываются да откладываются, как вдруг с громкими криками, размахивая дубинками, в ворота ворвалась толпа человек в сорок. Арендатор, его сын и адвокат оцепенели на месте. Крестьяне в мгновенье ока окружили террасу, крича, ругаясь, теснясь, будто каждый хотел пробиться вперед. Думитру так и остался стоять без шапки, затертый яростной толпой. Батраки выскочили из конюшен и удивленно уставились на эту сцену. Появился и кучер с лошадьми, которых он собирался запрячь в коляску.

Платамону, который первым пришел в себя, встал и спросил с удивленным, но доброжелательным видом:

— Что с вами, люди добрые?.. Кто вас обидел?..

Ему ответили десятки голосов сразу. Люди кричали, перебивая друг друга. Проклятия, ругательства, угрозы слились в оглушительный рев, в котором можно было разобрать лишь обрывки бранных слов… Платамону переводил взгляд с одного искаженного яростью лица на другое, узнавая крестьян из Амары, Леспези, Глигану. Потом он увидел Кирилэ Пэуна, который стоял впереди, рядом с Николае Драгошем, и приветливо сказал:

— Да скажи хоть ты, Кирилэ, какая у вас беда и чего вы от меня хотите. Ты-то ведь знаешь, что я всегда готов пойти вам навстречу…

Опираясь левой рукой на новую, еще зеленую дубинку, Кирилэ Пэун стал подниматься по ступенькам террасы, отвечая своим обычным мягким голосом:

— Чего они все хотят, они сами скажут, небось не отнялся язык, а вот у меня старые счеты из-за Гергины с этим разбойником, который…

Он поднялся на террасу, бросился, не договорив, к Аристиде, который растерянно сидел на стуле, тупо улыбаясь, и отвесил ему здоровенную оплеуху, такую гулкую, словно хлопнул лопатой.

— Не бей его, Кирилэ! — успел крикнуть Платамону.

В тот же миг крестьяне накинулись на них с кулаками, повалили всех троих на пол и стали топтать. Ставрат в отчаянии закричал:

Не убивайте меня, братцы! Я ни при чем, я тут случайно!.. Ой, ой, помогите!

В доме раздались вопли госпожи Платамону и других женщин, они перемежались с шумом ударов и дикими выкриками. Свалка длилась лишь несколько минут, так как тут же все перекрыл, точно приказ, голос Николае Драгоша:

— Все!.. Хватит!.. Оставь его, дядя Кирилэ!.. Да перестаньте вы, люди добрые, мы пришли сюда не для того, чтоб им бока намять!.. Да не трожь ты его больше, парень, оглох, что ли?.. Мы пришли, чтобы выхолостить этого жеребца. Не будет он больше портить наших девок и жен.

На мгновение все растерялись. Кто-то переспросил: «Что он сказал?», другие закричали: «Хочет его выхолостить», а третьи орали: «Да пусть просто убьет его насмерть, тоже не потеря!» Аристиде, ошеломленный градом посыпавшихся на него ударов, скорчился на полу у ног мужиков, прикидывая, как бы ему проскользнуть в сторонку, а потом совсем исчезнуть с глаз. Но Платамону в ужасе завопил:

— Прости его, Кирилэ!.. Люди добрые, смилуйтесь! Прости его и ты, Николае!

Арендатора никто не слушал. Кто-то гаркнул: «Приглядите там за стариками!» Другие голоса призывали: «Расступитесь, расступитесь!.. Надо больше места!..»

Николае Драгош схватил Аристиде, сумевшего отползти чуть в сторону, за ногу, выволок на середину, перевернул лицом вверх и закричал, как капрал, раздающий наряды:

— Эй вы, Теренте и Василикэ, хватайте его за руки, ты, Костикэ, садись на него, чтоб не дергался, вы навалитесь ему на ноги, вот так!.. Держите его крепче, ребята!.. А ты, дядюшка Кирилэ, вытаскивай нож, тебе не в диковинку кабанов выхолащивать, небось набил руку!

Сам он принялся расстегивать брюки Аристиде, который, поняв, что его ждет, вопил во все горло.

— А ну, раздвиньте-ка ему ноги, ребята! — распорядился Кирилэ Пэун, опускаясь на колени с ножом в правой руке. — Хорошенько держите!

Мужики обступили его тесным кольцом, жадно наблюдая за зрелищем. Платамону в безумном отчаянии рванулся к ним:

— Не калечь его, Кирилэ!.. Ой, горе!.. Лучше убейте меня, люди!.. О-о-о!..

Несколько рук пригвоздили его к месту, посыпались новые удары, а из середины круга послышался укоризненный голос Кирилэ:

— Вот так и я плакал, когда Гергина забрюхатела, а этот вор и разбойник надо мной измывался!

Аристиде взревел так, что зазвенели стекла:

— Помогите! Помогите! Ох! Ох! Папа, спаси меня!..

Его вопли становились все более хриплыми и низкими, постепенно превращаясь во всхлипывающие стоны, а Кирилэ Пэун, будто оперируя кабанчика, продолжал спокойно орудовать ножом, приговаривая:

— Молчи, петушок, молчи. Вдосталь ты надругался над нашими бабами, теперь будешь сидеть смирно. Ох, как пекло и жгло мое сердце всю зимушку, как я плакал да маялся…

Николае Драгош мрачно смотрел и что-то бормотал себе под нос, изредка переводя взгляд на Платамону, который чуть поодаль отчаянно вырывался из рук крестьян, рыдая в голос.

— Все, вот они! — выдохнул Кирилэ, поднимаясь на ноги.

— Положь их ему на грудь, пусть себе сготовит жаркое… — прогудел Николае Драгош, с омерзением отворачиваясь.

Кто-то засмеялся, закричал, снова всколыхнулся унявшийся было шум. Аристиде стонал, распростертый на полу. Платамону вырвался из рук державших его крестьян и метнулся к сыну:

— Сыночек родной, сыночек… Ох, разбойники!

Кирилэ Пэун спустился с Николае во двор, а остальные, невнятно галдя, двинулись за ними. Арендатор взял себя в руки, кликнул жену, которая от горя и ужаса несколько раз теряла сознание, и втолковал ей, что необходимо тотчас же ехать хотя бы в Костешть к врачу, а то сын их умрет. Потом отчаянным рывком поднял Аристиде с пола, взял его, как маленького ребенка, на руки и понес сквозь толпу орущих крестьян, которые все-таки расступились, пропуская его к коляске, около которой топтался растерянный кучер. Тяжело шагая с сыном на руках, в сопровождении госпожи Платамону и двух старых служанок, арендатор крикнул: