Двуликий Янус - Яков Наумов

В поезде Менатян случайно познакомился с молодой женщиной, работавшей в одной из московских пошивочных артелей. С поезда Менатян сошел вместе с ней и отправился на ее квартиру, где и поселился.

Поскольку было ясно, что знакомство это случайное, женщина ничего о Менатяне знать не могла, времени на нее решили не тратить. Если она в чем и была виновата, так в нарушении паспортного режима, а наказать ее за это никогда не будет поздно.

Прошло несколько дней. Менатян, ничем себя не проявляя, отсиживался на своей квартире. Горюнов нервничал, а Скворецкий только посмеивался: терпение, братец, терпение!..

Как-то днем, часов около четырех, позвонила Языкова и попросила Кирилла Петровича или Виктора уделить ей несколько минут. Пошли вместе: Скворецкий и Горюнов. Актриса встретила чекистов, как старых, добрых друзей.

— Мне, — начала она с места в карьер, — крайне необходим ваш совет. Прошло столько времени с этой злосчастной встречи там, в Туле, а я все не могу прийти в себя. Думаю, думаю…

— И что же вы надумали? — дружески усмехнулся Горюнов.

— А вы не смейтесь, — неожиданно вспылила Татьяна. — Мне совсем не до смеха. Дни и ночи я думаю об Аракеле. Нет, поймите меня правильно: тут не забота о нем, другое…

— Татьяна Владимировна, — взмолился Скворецкий, — нельзя ли попроще, без загадок.

— Загадки? — Горькая складка легла в уголках рта актрисы. — Это вы удачно выразились. Только для меня загадка — это Менатян. Кто он? С чем явился? Ничего не понимаю. Вот это и не дает мне покоя, об этом я и хотела с вами поговорить.

— Но ведь он вам сказал, что является партизанским разведчиком, прибыл с секретным заданием… — иронически сказал Горюнов.

— Э, бросьте… — Таня с досадой махнула рукой. — Что я, маленькая? Никакой он не партизан, сами же вы дали мне это понять, еще там, в Туле. Все эти дни я думала и все больше убеждаюсь, что его рассказ — сплошное вранье.

— Так, так, — вмешался Кирилл Петрович. — Так. Значит, не партизан? Так кто же он, по-вашему, Менатян?

— Как раз это я и хотела у вас спросить. Я и сама догадываюсь, но мне надо знать точно, определенно. Как же иначе! Ведь в любой день он может явиться. Как я должна говорить с ним, как себя вести? Сумею ли я? Вот что меня мучает, вот почему мне необходим ваш совет.

— Понятно, — задумчиво сказал Скворецкий. — Совет? Скажите, Татьяна Владимировна, — внезапно спросил он, — называя вещи своими именами, кем вы считаете Менатяна? И почему?

— Кем? — замялась Языкова. — Почему? Попробую объяснить.

Татьяна начала рассказывать. Из ее путаного, сбивчивого рассказа получалось, что еще в Туле, в гостинице, многое в поведении Менатяна показалось ей странным, подозрительным: самый голос, манера держаться, какая-то настороженность во взгляде, в жестах. Да и объяснение, которое он дал своему столь длительному молчанию, прозвучало не очень убедительно. А усмешка, кривая, вымученная усмешка, когда он говорил о партизанах, о своей работе разведчика. Советского разведчика. Нет, тут что-то было не так. «И потом, — говорила Татьяна, — мы, женщины, чувствуем фальшь, пожалуй, острее, чем вы, мужчины, особенно в человеке, которого… Одним словом, если речь идет о человеке, бывшем когда-то тебе не совсем безразличным».

Ну, короче говоря, сомнения у нее возникли сразу после ухода Менатяна, когда она попыталась осмыслить происшедшее, все понять, оценить. А тут еще Горюнов, с его ироническими репликами, вопросами. Было над чем задуматься.

В общем и целом, перебрав не один десяток раз в памяти каждую деталь, все обстоятельства встречи, продумав, взвесив все, что ей известно о Менатяне, она и пришла к выводу, что никакой он не партизан, что дело обстоит куда хуже.

— Есть и еще одно немаловажное обстоятельство, — устало закончила актриса.

— Какое? — поинтересовался майор.

— Вы, — коротко бросила актриса.

— Мы? А это с какой стороны?

— Боже, но тут же все яснее ясного: будь Менатян честным, советским человеком, будь он партизанским разведчиком, чего бы вам им интересоваться? Да и вся эта поездка в Тулу… Не надо играть со мной в кошки-мышки. Давайте уж начистоту, до конца, определенно. Откровенность за откровенность.

— Что ж, — вздохнул Скворецкий, — согласен. Будем откровенны. Татьяна Владимировна, вы заблуждаетесь: у нас и в мыслях не было вести с вами какую-то игру. Но войдите в наше положение. Ничего толком мы про Менатяна ранее не знали, ничем, кроме отрывочных, никак не проверенных сведений, не располагали, что же мы могли вам сказать? Прийти и сразу брякнуть: так, мол, и так, ваш старинный друг — шпион. Немецкий агент. Так, что ли? А если на самом деле все иначе, если он честный человек?.. Нет, так нельзя…

— Позвольте, — внезапно перебила Татьяна, не упускавшая ни единого слова майора. — Вы говорите: РАНЕЕ (она подчеркнула это слово) не знали. Ранее? А теперь? Теперь знаете?

— Кое-что знаем, и, боюсь, вы не ошибаетесь в оценке Менатяна. Но даже теперь не будем спешить. Дайте срок, разберемся до конца. И уж тогда все вам объясним.

— Вам легко говорить: дайте срок, — всхлипнула Татьяна, — а мне, мне каково? Я боюсь, смертельно боюсь, вдруг он опять придет, начнет говорить. Шпион! И я… мне… Что мне делать, что делать? Неужели вы не понимаете, что мной движет не пустое любопытство? Или… или Менатян больше не придет? Он уже арестован?

Кирилл Петрович улыбнулся:

— Что вам делать? Прежде всего перестать плакать. Это — первое. Дальше: нет, Менатян не арестован. Я же вам сказал, что кое-что нужно еще проверить. Вот и проверяем. Поймите, Татьяна Владимировна, сложное это дело, очень сложное. Столько всякого… Отсюда не исключено, что он вновь побывает у вас, тут вы правы, только вам-то чего бояться? Главное, не вздумайте высказывать ему своих подозрений. Хотя… Хотя если и порасспросите кое о чем, выразите некоторое недоверие, ничего страшного не будет, только вот уж про нас не упоминайте. Никоим образом. Если вы скажете лишнее, можете здорово повредить делу. Но мы на вас надеемся. Ладно?

— Да нет, что вы, — сквозь слезы улыбнулась Языкова. — Ничего лишнего я не скажу. Только до чего все это ужасно… Аракел! Подумать только!

Прошло еще несколько дней, и Менатян наконец-то начал действовать. Ранним утром он выбрался из своего убежища и стал петлять по городу, да так ловко, что чекисты потеряли его из виду. К удивлению Горюнова, Кирилл Петрович встретил это сообщение довольно спокойно: «Потеряли? Ничего, обнаружится. Подождем до вечера». А вечером, выслушав доклад сотрудника, которому он несколько дней назад дал особо ответственное задание, майор потер, торжествуя, руки и сказал: