Железный крест - Камилла Лэкберг

— Что-то не укладывается?

— Нет. Не укладывается. У Франца алиби на эти дни. Но его подельники могут и приврать. Мартин с ребятами собираются проверить это алиби поосновательней.

— И никаких сомнений насчет самого Франца? Самоубийство?

— Похоже, да… Револьвер его собственный, он держал его в руке, а дуло было во рту.

Эрика представила себе картину, и ее передернуло.

— Осталось только подтвердить, что на револьвере его отпечатки и что на руке есть пороховая гарь от выстрела. Никакого другого вывода быть не может — самоубийство.

— Никакой записки?

— Нет, Мартин говорит, ничего такого не нашли. Но самоубийцы далеко не всегда оставляют записки. — Патрик метким щелчком выбросил обертку от ириски в корзину для бумаг и встал. — А теперь ты можешь спокойно работать, а мы с Майей пойдем гулять. Хорошо бы ты занялась книгой, а то издательство начнет гоняться за тобой с паяльной лампой. Или с бензопилой.

— Знаю, знаю. — Эрика вздохнула. — Вообще-то я сегодня кое-что сделала. А куда вы собрались?

— Карин звонила. Как Майя проснется, так и двинем.

— А, Карин… — Против желания Эрики в голосе ее прозвучало недовольство.

— Ты что, ревнуешь? — удивился Патрик. — К Карин?

Он засмеялся, подошел и влепил ей поцелуй в губы.

— Никаких оснований! — Он опять засмеялся, но сразу посерьезнел. — Впрочем, если ты против, достаточно сказать.

— Да что ты! — Эрика пожала плечами. — Глупости это все. У тебя не такое уж большое общество по колясочным прогулкам, так что пользуйся случаем.

— Ты уверена? — Патрик внимательно посмотрел ей в глаза.

— Совершенно уверена. А теперь иди. Если в этой семье никто не будет работать, ее ждет голодная смерть.

Патрик засмеялся и вышел. Перед тем как закрыть дверь, он оглянулся и заметил, что Эрика опять потянулась за одной из синих тетрадей.

~~~

Фьельбака, 1945 год

Непостижимо. Казалось, это никогда не кончится — и вот все. Конец. Она сидела на постели Ханса, читала газету и пыталась осознать это слово, набранное огромными буквами. МИР!

Слезы бежали по щекам, и она утирала их передником, который забыла снять — помогала матери мыть посуду.

— Не могу поверить, Ханс… не могу поверить…

Ханс молча сжал ее плечи. Он смотрел на газетный лист с тем же непониманием. Как это может быть? Эльси взглянула на незапертую дверь — впервые за все время она пришла к Хансу днем, новость заставила их забыть про осторожность. Но никому не было до них дела — Хильма убежала к соседям, и они остались одни в доме. И к тому же пора было уже посвятить мать — юбки сидели на Эльси все теснее, а сегодня утром она никак не могла застегнуть верхнюю пуговицу. Хансу она рассказала все еще несколько недель назад, и он среагировал так, как она и ожидала, — просиял, поцеловал ее, положил руку ей на живот и заверил, что все будет как надо — у него есть работа, он может содержать семью, Хильме он нравится. А что касается возраста Эльси — можно написать официальное прошение. Такие просьбы, как правило, встречают понимание. Все образуется, не волнуйся.

Тревога постепенно унималась. Эльси ни секунды не сомневалась в Хансе, но все равно, когда он сам произнес слова, которые она произносила за него тысячу раз, ей сразу стало намного легче. И он так радостно и спокойно принял известие! Заверил ее, что во всем мире не будет более любимого ребенка, а все остальное… не они первые. Конечно, в поселке пойдут разговоры, определенная волна поднимется. Главное — держаться друг за друга и твердо стоять на своем, и они получат благословение — и родных, и Бога.

Эльси положила голову ему на плечо. В эту секунду ей было несказанно хорошо. И мир… наконец-то мир! Это известие немного растопило лед, наросший в душе после гибели отца. Всего-то несколько месяцев не дожил он до этого момента… Если бы Элуф со своей баржой продержался еще всего несколько месяцев! Она старалась отогнать эти мысли: человек не властен над своей судьбой, все решает Божья воля. Люди — всего лишь часть божественного плана, каким бы непонятным и даже ужасным он иногда ни казался. Она верила в Бога и она верила в Ханса. С Богом и Хансом будущее казалось ей счастливым и радостным.

С матерью все было по-иному… Эльси очень беспокоилась за нее в последнее время. Без Элуфа Хильма как-то вся съежилась, сморщилась, и в глазах ее никогда не было радости. Когда сегодня пришло известие о конце войны, она улыбнулась — впервые после того страшного дня. Это была даже не улыбка, скорее намек на улыбку. Но может быть, ребенок, которого Эльси носит в своем чреве, вернет мать к жизни? Только бы она не сломалась, узнав о беременности дочери. Конечно, мать будет говорить, что ей стыдно за нее, но они с Хансом договорились рассказать Хильме обо всем в ближайшие дни, так что, когда придет время родов, все уже более или менее утрясется.

Эльси зажмурилась, прижавшись головой к плечу Ханса и вдыхая знакомый запах.

— Я очень хотел бы съездить домой… Война кончилась, а я ничего не знаю… как там мои… — Он погладил ее по голове. — На несколько дней, не больше. Не беспокойся, я от тебя не сбегу. — Он поцеловал ее в макушку.

— Попробуй только! — засмеялась Эльси. — Найду на краю света.

— Ты-то? Уж кто-кто, а ты найдешь. — Он тоже засмеялся, обнял ее еще крепче.

Вдруг улыбка исчезла с его лица.

— Мне надо кое-что сделать. Теперь, когда я вновь могу поехать в Норвегию…

— Это звучит серьезно. — Она подняла голову и тревожно посмотрела на него. — Ты боишься, что с твоими родственниками что-то случилось?

Он ответил не сразу.

— Я не знаю… Мы же не виделись бог знает сколько времени. Но я поеду не раньше чем через неделю… Я уже сказал, мне надо кое-что сделать. А потом уеду и вернусь — ты даже чихнуть не успеешь.

— Другой разговор, — успокоилась Эльси. — Я не смогу без тебя жить.

— А никто и не заставляет. — Он опять улыбнулся. — Никто и не заставляет.

И Ханс притянул ее к себе, отодвинув газету с огромным кричащим словом: «МИР!»

~~~

Странно. Всего на прошлой неделе ему впервые пришла в голову мысль, что отец тоже смертен — и вот тебе: на пороге стоят двое полицейских. Отец мертв.

Челля удивило, насколько потрясло его это известие. Сердце екнуло, ему вдруг представилась картина… Даже не картина, а ощущение — его маленькая рука в большой теплой отцовской, а потом эти руки медленно, как в рапиде, удаляются друг от друга. В эту секунду он осознал, что все эти годы, когда он яростно, всей душой ненавидел отца, где-то рядом, в тени ненависти, пряталось еще одно чувство. Надежда. Только надежда могла существовать рядом с ненавистью — и уцелеть. Любовь умерла давным-давно, а надежда все эти годы пряталась в каком-то уголке сердца, скрытая от всех. От него самого в том числе.

И сейчас, закрыв дверь за полицией, Челль почти физически почувствовал, как надежда эта покидает свой тайник, растет и распирает его изнутри с такой силой, что у него потемнело в глазах и закружилась голова. Оказывается, тот маленький мальчик в его душе все еще тосковал по отцу. Оказывается, он все еще надеялся, что в один прекрасный день падут все стены, которыми они десятилетиями отгораживались друг от друга, или они как-то смогут их обойти. Челль с силой выдохнул, и с этим выдохом надежда его покинула — необратимо, навсегда. Стены будут стоять вечно, и никакого пути к сближению нет.

Все выходные он пытался заставить себя примириться с фактом. Отца больше нет в живых. К тому же он покончил с собой. И хотя Челль всегда подсознательно понимал, что подобный конец вовсе не исключен и даже закономерен для такой жизни, какой жил отец, посвященной разрушению и ненависти… Да, он прекрасно все понимал, но примириться с этим было трудно.

В воскресенье он поехал к Карине и Перу. Позвонил им еще в четверг, рассказал, что случилось, но целых два дня не мог заставить себя сдвинуться с места. Он перешагнул порог — и удивился. Что-то изменилось в доме, что именно, он даже не сразу определил. И только через несколько мгновений ему пришло в голову:

— Ты трезва!

И сразу понял — это не случайно. Это не просто один из тех светлых промежутков, что бывали у нее и раньше. Спокойные глаза, в них нет той постоянной загнанности, которая всегда вызывала у него угрызения совести. И Пер тоже как-то изменился. Они поговорили о предстоящем суде, и Челля удивило, насколько разумно и спокойно сын оценивает ситуацию.

Когда Пер вышел из кухни, Челль поднял вопросительный взгляд на Карину и с возрастающим удивлением выслушал ее рассказ об отцовских посещениях. Франц зашел к внуку два раза, и ему удалось сделать то, что не удавалось ему, Челлю, за все десять лет.

Это известие еще больнее царапнуло сердце. Оказывается, надежда и в самом деле была, и она была не пустой. Только теперь уже поздно…