Искусство обольщения - Кэтрин О`Нил

– Ты был маленьким мальчиком! – Мэйсон прижала Ричарда к себе. – Ты ни в чем не виноват. И ты ничего не мог сделать, чтобы предотвратить неизбежное.

Потом они долго молчали. Мэйсон переполняла нежность к Ричарду. Наконец-то он поделился с ней самыми сокровенными тайнами своей души. Мэйсон нисколько не сомневалась в том, что он ей все сказал и ничего не утаил.

– Я горжусь тобой, – сказала она ему.

Ричард обнял Мэйсон, позволяя целительной энергии ее любви войти к нему в сердце. Она чувствовала его благодарность, чувствовала, как Ричард расслабляется в ее объятиях, словно с него сняли чудовищный груз.

– Как ты? – спросила она у него некоторое время спустя.

Ричард подумал немного и сказал:

– Я успокоился.

– Ты готов отправиться в путь?

– Готов.

Мэйсон достала маленькую свечку из сумки и зажгла ее. Свет показался слишком резким после уютной темноты в объятиях друг друга. Когда глаза ее привыкли к свету, она заметила, что Ричард смотрит на нее как-то странно, словно впервые понял что-то важное о ней.

– Должно быть, ты сильно меня любишь, если решилась на такое.

Мэйсон прикоснулась к его лицу.

– Ричард, я люблю тебя так, как невозможно любить ничего и никого. Ты сделал мне бесценный подарок. Твоя любовь меня вылечила. Я хотела отплатить тебе услугой за услугу. Я мечтала о том, что мне это удастся.

Ричард нежно и благодарно поцеловал ее. Мэйсон чувствовала себя такой счастливой, такой окрыленной. Теперь она верила, что все кончится хорошо.

Они пошли обратно по лабиринту и поднялись по железной лестнице к люку. Ричард приподнял его, выглянул наружу, проверил, нет ли кого на улице. И вдруг замер.

– Мне сейчас в голову пришла одна мысль. Ведь катакомбы идут под всем Парижем, верно?

– Говорят, что так.

– Значит, и под Марсовым полем они проходят. Как ты думаешь?

– Наверное, да.

– Я знаю, как нам спасти картины! Мы сделаем подкоп!

Мэйсон чувствовала его возбуждение, но сама она пала духом. Выходит, она рано радовалась. Ей так и не удалось помочь Ричарду. Он все еще хотел заполучить ее картины.

– Но они нам больше не нужны, – возразила Мэйсон.

– Мы же не можем просто взять и бросить их на произвол судьбы!

– Почему же на произвол судьбы? О них есть кому позаботиться. Пусть они достанутся французам.

– А как же мы? Ты предлагаешь нам забыть о них?

– Ну да. Пусть себе картины живут своей жизнью, а мы будем жить своей. У них своя судьба, у нас – своя.

Ричард провел рукой по волосам.

– Не думаю, что смогу так поступить.

– Если ты их выкрадешь, что ты станешь с ними делать?

– Не знаю. Спрячу в безопасное место. Буду о них заботиться. Ты столько труда в них вложила. Я не могу допустить, чтобы они попали в руки людей, которые хотят тебя убить.

Мэйсон разочарованно вздохнула:

– Почему мы не можем оставить картины в покое?

– Нет, я не могу махнуть рукой на картины. Это абсолютно исключено. Они часть тебя. Отвернуться от них для меня все равно, что отвернуться от тебя.

Ричард все еще не был свободен. Да, он понял, какие силы движут, но понимания, похоже, было недостаточно.

Глава 32

Инспектор Оноре Дюваль все утро провел перед отгороженным канатами павильоном, в котором на следующее утро должна была открыться выставка картин Мэйсон Колдуэлл.

Критики и учители искусства со всего света съехались в Париж ради этого события. Интерес был еще сильнее подогрет сенсационной новостью об убийстве художницы и грядущим судом над Лизеттой Ладо.

– Какие последние новости о Томпсоне? – спросил Дюваль у своего помощника.

Дювалю было хорошо известно, что американский делец приходился Гаррету лучшим другом. Знал Дюваль и о том, что Томпсон собрал банду головорезов, очевидно, для того, чтобы они помогли ему захватить картины и контрабандой вывезти из страны.

– Он в Кале со своими людьми, – сказал помощник Дюваля. – Его корабль в полной готовности, но он пока не предпринял никаких действий по переправке своих людей в Париж. Струсил, очевидно.

Дюваль полагал, что американец попробует объединить силы с бельвильскими союзниками Гаррета и Колдуэлл, но до сих пор никаких свидетельств тому не обнаружил. Если бы Томпсон выбрал такую стратегию, то начал бы действовать раньше, ибо открытие выставки узаконит нового собственника коллекции – французское правительство. А это существенно осложнит перепродажу картин.

Но если бы попытка захвата и была предпринята, то она была бы обречена на неудачу. Дюваль убедил министра обороны выделить на охрану павильона побольше людей.

Дюваль посмотрел на зевак, собравшихся у ограждения. Толпа людей стояла перед павильоном и следила за тем, что происходит на площадке. Команда плотников возводила на территории павильона какое-то странное сооружение. Все утро стучали молотки и кувалды, у Дюваля голова распухла от этого шума.

Он снова остановился и посмотрел на Даниэля, своего помощника.

– А как идут дела в тюрьме?

– Все в порядке. Завтра утром ровно в десять состоится казнь убийцы. Как вы просили, никаких предварительных объявлений о казни в прессе не было и не будет. Когда все будет закончено, тогда и объявят прессе о том, что мадемуазель Ладо была признана виновной.

– Хорошо.

Дюваль смог убедить министра юстиции в том, что необходимо обеспечить секретность мероприятия, дабы не вызывать публичных волнений, было решено не объявлять о том, что обвиняемая признана виновной, сразу по завершении процесса, закончившегося на прошлой неделе. Дюваль также настоял на том, чтобы приговор привели в исполнение немедленно и втайне. Дюваль мотивировал свои соображения тем, что обожатель Лизетты Ладо гангстерский король Бельвиля Даргело, узнав о смерти своей возлюбленной, будет слишком подавлен и не станет оказывать помощь Гаррету и Мэйсон, которые наверняка попытаются вернуть себе картины.

В глубокой задумчивости Дюваль прошел по тропинке примерно двадцать футов и остановился, бросив через плечо взгляд на своего помощника.

– А как насчет сестры художницы? Что-нибудь удалось выяснить?

– Нет, сэр. Мы получили информацию о том, что они покинули ту квартиру в Бельвиле, где прятались изначально, и мы выставили дополнительный патруль в центре города. У каждого полицейского есть описание беглецов, и каждому дано указание задержать их любой ценой. Полицейским разрешено открывать стрельбу на поражение, сэр.

Они знают, сэр, что на сегодняшний момент это задание – главное.

Дювалю все это совсем не нравилось. Он не испытывал никакой враждебности к молодой американке и тем более к красивой гимнастке, которую вот-вот должны были казнить. Все они, включая самого Дюваля, стали жертвами ситуации, которая, казалось, уже давно развивалась по собственной воле. Горькая ирония состояла в том, что эти молодые и полные сил люди должны были умереть во имя будущего Франции.