Туманные аллеи - Алексей Иванович Слаповский

– Странно ваша девочка себя ведет, – сказала Лилия Константиновна. – У них уже вполне взрослые отношения, а она вдруг его бросает! А если у него вся жизнь из-за этого искалечится?

– Минутку, что значит – взрослые отношения? – спросил отец.

Лилия Константиновна объяснила.

А тут и Неля пришла.

Был гневный крик отца, были бурные слезы матери, оправдания Нели, сначала скомканные, а потом отчаянные: «Отстаньте, это не ваше дело!» – были попытки Лилии Константиновны всех примирить, предлагая верное средство – вновь подружиться Неле с Мишей. Кончилось дружным отпором всей семьи, который Лилию Константиновну обидел, она в ответ высказала все, что думает о родителях, вырастивших, говоря откровенно, довольно распутную девицу, вы еще пожалеете, потому что такого парня, как мой Миша, она никогда не встретит, да еще с почти готовой квартирой и с машиной!

Лилия Константиновна описала сыну эту сцену во всех красках и подробностях, подведя итог:

– Не жалей, Мишенька! Я таких повидала, она неверная, она поскакушка, она тебя просто использовала, как открывалку для пива, уж прости за такие слова, но ты вырос, сам понимать должен! Наплюй и забудь!

Миша не наплевал и не забыл, но ему хватило чутья догадаться, что продолжение невозможно.

Коротая время до армии, он устроился учеником в цех штамповки завода по производству холодильников, подружился там с девушкой Милой, веселой, легкой, незадумчивой на ласку, обоим было хорошо, оба не думали о браке, Мила, правда, не остереглась, пришлось сделать аборт, но все вышло удачно, утром пришла в больницу, вечером уже ушла, очень здоровая была девушка, хвасталась, что она как ящерица, у которой второй хвост отрастает. «Вот и на мне быстро заживает все!» С приятными воспоминаниями о ней Миша ушел в армию, там узнал, что Мила вышла замуж, слегка погрустил, но не более того. Выучился на шофера, водил и грузовики, и бронетранспортеры, и БМП[11], и легковые автомобили, кончил службу сержантом и персональным водителем командира дивизии генерал-майора Бочкарева.

Это дало ему профессию на всю оставшуюся жизнь. Она вполне соответствовала меланхолическому темпераменту Михаила, его не утомляло часами ждать начальство, он почитывал газеты, решал кроссворды, дремал. Сначала были сплошь начальники ДРСУ, ЖЭКов, ЗЖБК[12], народ преимущественно сумбурный, хамоватый и жуликоватый, от их неправедных благ кое-что перепадало и Михаилу, но он терпеть не мог запанибратства, тыканья, поэтому перешел в сектор партийных и советских управленцев, они были повежливее, да и машины получше. Начальники ценили Михаила за обязательность, трезвость, рассудительность, всегда может поддержать беседу, что ценно в случае долгой дороги. Не пропали даром природный ум Михаила и склонность к обобщениям.

Крах СССР он встретил со злорадным пессимизмом. «Вам было плохо? – спрашивал он всех. – Ничего, будет еще хуже!» И, увы, поначалу был прав. Но потом стало понемногу все налаживаться, выправляться. К концу девяностых Михаил имел за плечами два брака, причем обе бывшие жены вышли замуж и не требовали с него алиментов, просто идеальный случай, схоронил маму, которая долго и тяжело болела, потратила на лечение все накопленные деньги. Он жил одиноко все в том же воркутинском доме, сам себе готовил, стирал и гладил. Женщины-подруги время от времени появлялись, но ненадолго, и он никогда не привозил их к себе – чтобы не привыкали и не думали лишнего.

Осталось увлечение бильярдом, при выборе нового места работы наличие в учреждении бильярдного стола было чуть ли не решающим. Правда, соперники всегда были слабоваты, но Михаил утешился тем, что приобрел с рук отличный бильярд кабинетного размера, заново перетянул сукно, и наслаждался долгими неспешными часами, иногда впадая в скромный азарт, когда сборная США, вечный соперник, неожиданно начинала выигрывать.

Он несколько раз менял место работы – несмотря на склонность к стабильности, считал, что труд его не оплачивается достойно. Искал лучшие условия – и находил.

В начале нулевых дорос до того, что начал возить первых лиц областного правительства и стал в итоге личным шофером самого вице-губернатора Полунина Игоря Юрьевича. Однажды, в пятницу вечером, отвез его в загородное поместье губернатора, ждал в машине. Там было отдельное помещение для водителей и охранников, но его кто-то ехидный назвал людской, и Мишу это обижало. Да и не любил он пустопорожнего общения. Верховные люди что-то долго праздновали, потом Игорь Юрьевич позвонил, сказал, что останется здесь в гостевом особняке, а сейчас подойдет одна сотрудница, надо ее отвезти, после этого свободен, завтра – выходной.

Было уже темно. Подошла и села сзади грузная женщина лет сорока пяти. Обильно пахнуло духами и винными парами, Михаил поморщился. Опытный, он сразу понял, что дама не из руководящего состава – судя уже потому, что села сзади. Начальник, привык Михаил, любит чувствовать себя впередсмотрящим, капитаном дорожного корабля, а сидя сзади командовать, сами понимаете, неудобно.

Ехали молча. Михаил в зеркале неясно видел лицо женщины. А та почему-то улыбалась, будто вот-вот что-то скажет. Но не говорила. Выпила как следует, настроение хорошее, вот и лыбится, думал Михаил.

Он заговорил о том, что его взволновало с утра. Утром он получал жалованье и, расписываясь, увидел в ведомости рядом со своей фамилией фамилию – Германова. И этой Германовой причиталось шестьдесят тысяч рублей. Шестьдесят! А ему, Михаилу Гераскину, трудяге, – шесть! Естественно, его это уязвило. Кто эта Германова, с какой стати она получает в десять – в десять! – раз больше него!

Вот он и спросил женщину, спросил деликатно:

– Извините, не знаете, кто у нас такая – Германова? Раньше я о ней не слышал.

Женщина отозвалась охотно:

– Да недавно к нам ее прибило. Была зам главного редактора в областной газете, а теперь аж пресс-секретарь губернатора. А что?

– Да так. Денежку получал сегодня, случайно увидел, сколько у нее оклад. В десять раз больше, чем у меня. Как это может быть? Нет, я понимаю – губернатор, заместители, другие, кто на ответственной работе. А пресс-секретарь – бумажки ворошить, речи готовить, это что, такая уж прямо трудная работа? Я встаю в шесть, ложусь в двенадцать, впахиваю – и шесть тысяч! А она за бла-бла-бла – шестьдесят! Я согласен, пусть, к примеру, двенадцать-пятнадцать, но не в десять же раз больше. Понимаете?

– Несправедливо, – согласилась женщина. – Говорят, это личный оклад. За неизвестно какие услуги. Но мы-то с вами понимаем, за какие, правда?

– Серьезно? Она из этих, да?

– О, сучка еще та, между нами! Со всеми переспала, вокруг нее так слухи и летают! Я давно ее знаю, учились вместе в университете. Она тогда не Германова, а Типчак была.