Поцелуй венчности - Карен Махони

Видимо, он был уверен, что я следом за ним выйду через двери во внутренний двор, где пацан уже перестал блевать и прополаскивал горло. Вокруг него то и дело раздавался громкий смех.

В голове у меня все встало на свои места. Такого рода вещи каждый день происходят в школах по всей Америке. Некто делает свой выбор и тусуется с кем-то другим, чтобы протрезветь.

Я рванулась назад мимо Скотта, сильно толкнув его плечом. Он отшатнулся. Протискиваясь сквозь толпу, я почувствовала, что в животе начинает крутить. По-моему, я услышала, как Гвинет пару раз окликнула меня, но никак не отреагировала на зов. В гостиной было полно ребят, все скакали вокруг под какой-то хип-хо-повый хит. Пока я пробиралась в вестибюль, меня то и дело тыкали потными локтями и пинали ногами. В воздухе плавал дымок от марихуаны.

В нормальной обстановке мы с Гвин отыскали бы местечко, где можно сесть и наблюдать за происходящим, прихлебывая пиво или попыхивая сигареткой с марихуаной, отпуская язвительные замечания в адрес каждого из гостей. Однако на этот раз я потихоньку выбралась из дома через входные двери и пошла по роскошным ступенькам, ведущим вниз.

Порывы ветра усиливались. Они несли запах сухости и чего-то горящего, обжигающего, но не настолько, как заполнившие мои глаза слезы. Они капали на черный шелк, и мне чертовски захотелось не возвращать Гвен дурацкую блузку.

Участники вечеринки гурьбой высыпали из входных дверей наружу. Разделившись на группы, они стояли вокруг, болтали и смеялись. Шеренга блестящих новеньких автомобилей вытянулась вдоль подъездной аллеи, спускавшейся по склону холма. Я продолжала идти, мои «Мэри Джейнс» громко топали по вымощенной плитами дороге. Она была извилистой и огороженной по обеим сторонам поребриками, за которыми находились кюветы; далее покачивались на ветру и шелестели ветвями земляничные деревья. Выше и ниже по склону холма виднелись огоньки в окнах домов, стоявших достаточно далеко друг от друга, чтобы не стеснять соседей.

Пришлось еще немного пройти, пока я не добралась до маленькой красной «миаты»[42]. Гвин оставила дверцу машины незапертой, так что я открыла багажник и достала оттуда свою сумку и блейзер. Если я правильно помнила, внизу, у подножия холма, находился перекресток с конечной остановкой автобуса — на случай, если у кого-то из обитателей этой богатой части города вдруг не хватит спиртного или печенья «Твинкиз»[43].

Прогулка обещала стать долгой. Ветер что-то нашептывал и пофыркивал.

Гвинет прокричала мое имя. Донесшийся до меня звук был слабым, едва слышным, будто она стояла на платформе вокзала, а я находилась в отъезжающем поезде.

Я повернулась, поправила на плече свою «регламентированную» сумку и зашагала по дороге.

Поймать такси не удалось, но меня подобрал автобус, идущий в центр города. Я вошла, приложила проездной к считывающему устройству и села в кресло позади водителя. Ночью — это самое безопасное место, особенно когда ты плачешь. Мне пришлось порыться в сумке, чтобы отыскать что-нибудь вроде бумажного носового платка. Увы, ничего подобного не нашлось. В конце концов я вытерла лицо своей белой блузкой от школьной формы — ее все равно пора было стирать.

Поездка заняла не меньше часа, хотя автобус остановился лишь на одной остановке, и то без явных причин. А ведь я могла остаться там, на вечеринке, и обниматься со Скоттом, делая из себя круглую дуру. Может, у них на уме было еще что-то? Кто знает…

Мы спустились в долину, объехали вокруг промышленной зоны и оказались на въезде в центральную часть города. По правде сказать, я дернула за шнур сигнала об остановке прежде, чем сообразила, что делаю, и вышла из автобуса прямо перед «Блю». Был поздний вечер, начало одиннадцатого. Сообщение на табло клуба о сегодняшней вечеринке для посетителей любого возраста служило единственным оправданием тому, что этот центр развлечений уже горел огнями, как новогодняя елка. Перед клубом тусовалась шумная толпа молодежи: одни курили, другие просто стояли, прислонившись к стене и стараясь выглядеть круто. Множество подведенных глаз, взлохмаченных волос, некриспинские девушки в клетчатых юбочках и «мэри-джейнсах» на платформе. Из группировок в этот вечер преобладали готы.

Заплатив два доллара десяти- и пятицентовыми монетами и получив на ладонь светящийся штампик, я протиснулась в темноту зала, где работал кондиционер и мелькали кружащиеся вспышки света под низкие ритмичные звуки музыки. Моя сумка отправилась на стойку-хранилище. Я засунула жетон в маленький потайной кармашек юбки и ступила на танцпол. Играли некий индустриальный хлам, правда весьма ритмичный. Эта музыка несколько встряхнула меня. Несмотря на работающий кондиционер, все потели, и теплая соленая влага на моих щеках соприкасалась с теми крошечными холодными участками кожи, на которых она уже испарилась.

Танцуя, теряешь ощущение времени. Все исчезает и останавливается. Будто становишься каплей воды в океане с температурой человеческого тела; никаких острых граней. Когда скопище людей уплотняется и на загривке выступает пот, когда ты скачешь или машешь руками, а к тебе со всех сторон легонько жмутся другие человеческие тела, начинает казаться, что ты не так уж и одинок.

Я ткнулась в него, наверное, раз пять, прежде чем осознала, что он со мной танцует: копна вьющихся темных волос, белая рубашка, модные потрепанные джинсы и туфли. Лет семнадцати на вид, с черными глазами и высокими скулами. Музыка стала громче, ее ритм буквально оглушал, а он наклонился ко мне, и я ощутила исходящий от него запах мяты и чистого, здорового молодого тела. Совсем не такой, как от дорогого одеколона Скотта Холдера. Это было что-то другое. Сердце у меня забилось чаще, и я попыталась отстраниться, но на площадке было слишком тесно. Он находился позади меня, его руки скользили по мне, и вдруг к моим глазам подступили горячие слезы. Я отклонилась назад, в объятия этих безымянных рук, и оставалась там на протяжении по меньшей мере двух музыкальных номеров. Мы стали неподвижной точкой, вокруг которой кружилась масса остальных танцующих — этакий калейдоскоп глаз, губ, разряженных и раскрашенных ребят.

Плотная масса толпы распалась, и я сделала рывок, чтобы освободиться. Руки меня отпустили, и, пройдя мимо бара (только крем-сода и вода по весьма завышенной цене: для любого возраста — ничего горячительного) и через турникет, я вышла на улицу. Остановилась, подставила лицо ветру, и мои щеки высохли, а волосы взъерошились. Следом за мной на улицу гурьбой высыпали ребята — наступило время перекура. Все кричали и смеялись. Проходя мимо, они толкали меня, я пошатывалась из стороны в сторону и ждала, что вышибала заорет, чтобы я не загораживала двери.