Кредиторы эшафота - Алексис Бувье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— То что?
— Тогда для нас наступят хорошие дни.
Нисетта пристально смотрела на говорившего и пыталась прочесть его мысли.
Но Панафье был человек ловкий, и она напрасно вглядывалась. На лице его не выражалось ничего кроме того, что говорил его язык.
— Так ты это называешь "говорить серьезно"… — сказала Нисетта.
— Именно это.
— В таком случае мы сговоримся.
И она бросилась к нему на шею с поцелуями.
Между тем экипаж "Летучей мыши" заказал обед, и все сидели вокруг стола.
— Хватит вам целоваться! — кричали они. — Надо подумать о желудке. За стол!
— Вот и мы! — весело воскликнул Панафье, увлекая за собой Нисетту.
Он поднимался по лестнице, когда гребец, оставшийся верным своей лодке, подъехал к берегу.
Он был весь мокрый, пот лил с него градом, так как погода стояла очень жаркая.
Через несколько минут все сидели за столом. Нисетта была рядом с Панафье, и наклонясь к нему, говорила:
— Что же ты хотел меня спросить?
— Потом, Нисетта. Не будем пока думать об этих вещах и постараемся повеселиться как можно дольше.
Говоря это, он налил вино в стакан соседки.
Обед прошел, как обыкновенно проходят обеды на чистом воздухе, где шум заменяет веселье, где говорятся всякие глупости…
Когда хорошее вино и веселые разговоры заставили загореться глаза Нисетты, она наклонилась к Панафье и положила руку на плечо человека, которого любила, — так как она действительно любила Панафье.
Панафье обнимал за талию свою соседку, а та шептала ему:
— Так это правда, действительно правда, Поль, что ты возвращаешься ко мне насовсем? Ты окончательно бросил ее? Говори! Окончательно? Ты не любишь ее больше?
— Не только не люблю, но и ненавижу. Я пережил слишком много.
— Хорошо, я расскажу тебе еще больше, так как ты не знаешь всего.
На одно мгновение лицо Панафье передернулось, но он закусил губы, и быстро успокоившись, сказал:
— Ты никогда не расскажешь мне столько, сколько я знаю.
Нисетта обнимала Панафье.
— Так ты меня любишь? — страстно говорила она. — И теперь, когда ты свободен, мы сможем жить вместе? — Говоря последние слова, Нисетта пристально смотрела на молодого человека, стараясь прочесть его сокровенные мысли.
Панафье выдержал ее взгляд и самым чистосердечным тоном ответил:
— Конечно вместе, если ты этого хочешь.
— Что же мне нужно сделать?
— Я уже сказал тебе — будь со мной откровенна.
Нисетта еще раз с удивлением взглянула на Панафье, стараясь угадать, о чем он хочет ее спросить.
Затем вдруг брови ее нахмурились, глаза засверкали.
— Ты хочешь говорить со мной о ней? Она бросила тебя, поэтому-то ты и пришел ко мне!
Панафье покраснел, но пожал плечами.
— Ты с ума сошла, милая Нисетта, — сказал он. — Я на тебя рассержусь, если ты будешь произносить ее имя. Я не хочу разговаривать о ней с тобой.
Нисетта была женщина умная и думала, что умеет читать по выражению лица, поэтому, посмотрев на любимого человека, она подумала: "На этот раз он уже никуда от меня не уйдет". "Боже мой! — думал в свою очередь Панафье. — Сегодня я проведу приятную ночь, так как узнаю, что из себя представляет аббат Пуляр". Читатели видят, что они были вполне расположены солгать друг другу.
Обед продолжался далеко за полночь, и только один из гребцов был на ногах. Дамы спали, а остальные гребцы делали тщетные усилия бороться со сном.
Панафье проводил Нисетту в маленькую комнатку, окна которой выходили на Марну.
Панафье, знавший отлично расположение дома, специально выбрал ее.
Это была маленькая веселая комната, окна ее были окружены вьющимися розами, запах которых врывался в комнату вместе с запахом только что скошенного сена. В комнате была кровать с белыми кисейными занавесками, маленький умывальный столик с фаянсовой посудой синего рисунка и единственный стул.
Наши читатели достаточно знают Нисетту, поэтому можно и не говорить, что она отдала дань обеду, о чем говорили ее блестящие глазки и улыбающийся ротик.
Панафье же только делал вид, что пьет, и заменял искусственной веселостью болтливое расположение духа, которое следует за обильными возлияниями.
Оставшись вдвоем с Нисеттой, которая заперла дверь на ключ, он сел на единственный стул. Нисетта сразу же уселась к нему на колени и, обняв его рукой за шею, играла с его волосами, нежно глядя на него и отвечая улыбкой на улыбку.
— Наконец-то, Поль, мы одни, — сказала она. — Если бы ты знал, как я люблю тебя!
— Любишь в самом деле?
— О да, — прибавила она, вытягивая губы и предлагая поцелуй, который был принят. — Разве ты устал? Я — ни капельки.
— И я тоже. Но нам надо еще поговорить.
— Сколько угодно. Я не хочу еще спать. Мне просто хотелось уйти сюда.
— Как, разве тебе там не было весело?
— Нисколько!
— А они веселятся… Ты слышишь?
— Да, это поет Баландер.
Они прислушались. Слышался звучный голос Баландера. Он пел один, не замечая, что все спят. Время от времени он тряс спавшую около него Лушинетту, говоря:
— Подтягивай же, Лушинетта.
Лушинетта послушно пела две строчки и опять засыпала.
Панафье и Нисетта сели на подоконник и стали слушать. Нисетта обняла Поля за шею и поцеловала его долгим поцелуем.
— Боже мой, возможно ли, чтобы при той любви, которую я к тебе испытываю, ты так мало обращал на меня внимания!
— Что за пустяки ты говоришь? — возмутился Панафье.
— Нет, не пустяки. Если бы ты любил меня хоть немного, то не оставил бы меня так, как ты это сделал. Почему ты оттолкнул меня?
— Я буду откровенен с тобой. Сейчас я не испытываю того чувства к тебе, какое испытывал раньше.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что у меня не было к тебе ни страсти, ни любви. Ты была молоденькая и хорошенькая, и я хотел обладать тобой — вот и все. Ты понимаешь, что не имея к тебе сильной привязанности, я оставил тебя. Мне стало стыдно обманывать твоего мужа.
— Но ты отлично знаешь, что он не был моим мужем.
— Я знаю это сейчас, но не знал тогда. Наши с тобой отношения были для меня неприятны, и я разорвал их или, лучше сказать, — хотел разорвать, так как не успел расстаться с тобой, как почувствовал неизвестное мне до того времени пламя.
— А Луиза?
— В то время я еще верил
