Биография Л Н Толстого (Том 4) - Павел Бирюков

Для этого надо было приехать в Москву, где Л. Н-ч не был уже 8 лет. Перед отправлением к Черткову Л. Н-ч провел ночь в Москве и на следующий день, побывав в музыкальном магазине Циммермана и прослушав там игру нового музыкального механического аппарата "Миньона", выехал к Черткову с Брянского вокзала.

У Черткова Л. Н-ч пробыл две недели, с 4 по 18 сентября.

С 18 на 19 Л. Н. провел опять в Москве и вечером посетил кинематограф, который не доставил ему удовлетворения.

Днем 19-го Л. Н. должен был снова отправляться в Ясную. Московская публика, узнавшая об этом, устроила Л. Н-чу шумную овацию. Заимствуем рассказ об этом из описания очевидца, сотрудника "Русского слова":

"На Курском вокзале еще более чем за час до отхода поезда, задолго до приезда Льва Николаевича начала собираться огромная толпа.

По мере приближения времени отхода поезда толпа все росла и росла.

Чуть не вся площадь перед Курским вокзалом была запружена.

Тут были представители всех слоев населения Москвы. Художники, артисты, журналисты, торговцы, рабочие...

И между ними в преобладающем количестве различная учащаяся молодежь.

Масса студентов и курсисток. В кружке журналистов стоят два депутата В. А. Маклаков и бывший секретарь второй Думы М. В. Челноков. Толпа все нарастала и дошла до нескольких тысяч человек.

Усердно работали фотографы и синематографисты, снимая отдельные группы ожидавших.

- Едет, едет...- послышалось вдруг в толпе.

Вдали из-за угла показалась коляска.

Часть толпы хлынула навстречу, моментально окружила коляску, загородив ей дальнейший путь.

Коляска остановилась сажен за 200 до подъезда к вокзалу - все вокруг было полно народу.

Моментально все, как один человек, сняли шляпы.

Раздалось громовое "ура". Кое-как начали понемногу очищать проезд, и коляска медленным шагом стала двигаться к вокзалу.

Лев Николаевич, сняв шляпу, с непокрытой головой сидя в коляске, приветливо раскланивался со всеми. Медленно подъехала, наконец, коляска к ступенькам вокзала.

Сопутствуемый с одной стороны Софьей Андреевной, с другой - В. Г. Чертковым. Л. Н. стал подниматься к дверям вокзала.

Нельзя описать той невообразимой давки, которая все возрастала вокруг Л. Н-ча и сопровождавших его лиц.

Творилось что-то невероятное, и казалось немыслимым пробраться внутрь вокзала.

Громкое, радостное "ура" не смолкало ни на одну минуту.

Кое-как, с большим трудом Л. Н. Толстой пробирается внутрь вокзала и в сопровождении неотстающей тысячной толпы выходит на перрон.

Устремившись из всех дверей и окон, публика в одно мгновение переполняет весь перрон Курского вокзала, со всеми его платформами. Мало того, размещаются в стоящих около поезда вагонах, на паровозах, на барьерах и т. д.

Поезд, в котором должен был ехать Лев Николаевич, стоял на третьей платформе. Начинает казаться, что пройти туда окруженному со всех сторон Льву Николаевичу будет невозможно.

- Цепь, цепь, господа... Устройте цепь,- слышатся голоса. Студенты и многие из толпы становятся шпалерами и, берясь за руки, устраивают цепь.

Наконец, Лев Николаевич со своими близкими приближается к поезду и идет к своему вагону между импровизированных шпалер.

"Ура" не смолкает и все усиливается.

Кое-как добираются до вагона второго класса.

Входят в вагон.

- Садитесь, садитесь скорее в купе и заприте его,- говорит кто-то.

В купе садятся Лев Николаевич, Софья Андреевна и В. Г. Чертков. Весь перрон и соседние платформы запружены. Из окон вагона видно море голов.

Теснее и теснее становится у открытого окна вагона, в который вошел Л. Н.

Минута, и Лев Николаевич выходит из своего купе и подходит к окну.

Приветствия и крики принимают грандиозные размеры.

Энтузиазм и подъем растут.

Через несколько секунд слышны крики;

- Тише, тише, господа... Лев Николаевич будет говорить...

С трудом удается сдержать крики и восклицания.

Наступает, наконец, тишина.

Обращаясь ко всем, Лев Николаевич говорит:

- Никак не ожидал такой радости, такого проявления сочувствия со стороны людей... Спасибо.

Слезы мешают ему говорить.

Со всех сторон раздается:

- Вам, вам спасибо...

Третий звонок. Поезд трогается.

- Спасибо, друзья, спасибо...- говорит из окна Лев Николаевич.

В ответ раздаются крики:

- Живите еще сто лет! Работайте на нашу пользу... До свиданья... до свиданья...

Лев Николаевич отвечает:

- До свиданья, если бог даст...

Общее "ура" провожает скрывающийся поезд".

Эти бурные проводы были и приятны, и тяжелы для Л. Н-ча. В дневнике он записал:

"Толпа огромная чуть не задавила. Чертков выручал. Я боялся за Соню и Сашу. Чувство опять то же, и неприятное сильней, потому что явно, что это уже чувство толпы".

В письме к другу он писал: "Эти проводы разбередили во мне старую рану тщеславия".

Все эти волнения, утомление путешествием довели Л. Н-ча до болезненного состояния. Уже в вагоне, при приближении к Щекину, окружающие его стали замечать в нем какие-то странные нервные симптомы, а когда он сел в экипаж и поехал в Ясную, начался бред, а потом глубокий обморок. На другой день Л. Н-ч оправился, и вскоре силы его снова восстановились.

27 сентября мне посчастливилось приехать в Ясную и провести со Л. Н-чем целую неделю.

Я записал тогда по своему впечатлению то, что мне пришлось пережить и что происходило вокруг Л. Н-ча; я привожу здесь существенную часть рассказа, напечатанного тогда же в "Русских ведомостях":

"Золотая осень. Мягкий, теплый, хрустально чистый воздух. Среди этой чудной природы, в этом году как-то особенно долго ласкающей людей яркими солнечными днями, в яснополянском доме протекает чистая, светлая, мягкая осень жизни Льва Николаевича Толстого.

Много волнений пришлось ему пережить в последнее время. И эти волнения не прошли даром и положили свой отпечаток утомления на его все еще сильную природу. Последнее радостное и в то же время беспокойное волнение проезда через Москву не прошло бесследно.

Л. Н-ч чувствует себя до сих пор еще несколько утомленным, вялым, замечает ослабление памяти и иногда зрения. Все это - признаки, которые должны заставлять людей, любящих его, особенно нежно и заботливо охранять его покой. А это, к сожалению, не всеми соблюдается. Правда, посетителей теперь немного; но корреспонденция притекает в изобилии: от 20 до 30 писем ежедневно, кроме газет, журналов, рукописей, книг и других бандеролей и посылок.

Услужливые охранители отняли у Л. Н-ча самого нужного ему помощника. Правда, его заменяет с любовью дочь Л. Н-ча со своей помощницей, но они едва успевают угнаться за необычайно производительной литературной работой Льва Николаевича, переписывая ему черновики нескольких новых произведений его, которые он ведет параллельно; а огромная переписка дает еще большую работу по упаковке, копировке и регистрации ответов Л. Н-ча. Вся эта работа совершается радостно, любящими руками, но иногда чувствуется потребность в помощи лишнего человека. Вопрос о замене Гусева очень трудно разрешим. Близость такого человека Льву Николаевичу делает его почти членом семьи, а такие люди не делаются по заказу.

Корреспонденция же, получаемая Л. Н-чем, не всегда приносит ему радость и удовлетворение. С каждой почтой половина, а иногда и больше, писем носят характер просительный. К Льву Николаевичу обращаются со всякого рода просьбами, иногда самого оригинального свойства. Много просьб о присылке денег, просьбы о прочтении рукописей начинающих авторов, просьбы о приискании мест, об определении на службу, о ходатайствах перед судом в гражданских, уголовных и политических процессах, просьбы о допущении кинематографических снимков и т. п. Просьбы часто совершенно физически неисполнимые. Но большая часть их пишется в трагическом, отчаянном тоне людей, прибегающих к единственному средству спасения, и потому не могут не волновать Л. Н-ча. Особенно тяжелы ему денежные просьбы - тяжелы тем недоверием, нежеланием понять его, которое выражается в них.

- Странные люди,- говорил мне с горечью Л. Н.,- ведь я уже много раз заявлял и устно, и письменно, и печатно, что у меня нет денег и я не могу помогать деньгами, а они все не унимаются. Ведь если я обманываю, то к такому обманщику нечего и обращаться за помощью. А если я не обманываю, то еще меньше повода обращаться ко мне.

Несколько раз Л. Н. порывался снова напечатать в газетах подобное заявление. Но это тяжело ему делать, и, быть может, моя заметка избавит его от этого.

Другого характера письма, хотя и заставляющие волноваться и страдать Л. Н-ча, но часто вызывают его на ответ.

Это - большой отдел писем, указывающий на душевный разгром так называемых интеллигентных людей нашего времени.

Современные течения мысли за последние 20-30 лет жизни русского общества загромоздили души людей сложными теориями, несбыточными надеждами, воздушными замками и всякого рода самонадеянными иллюзиями, и все это, как карточные домики, разрушилось при первом дуновении жизни. И на их месте осталась такая ужасная пустыня неудовлетворенности, раскаяния в растрате сил и сознания бесцельности существования, что вопли о помощи все чаще и чаще слышатся от раненых, лежащих на этом поле жизненной битвы.