Записки викторианского джентльмена - Маргарет Форстер

В конце концов, скандал заглох, и я возблагодарил судьбу, хотя на душе остался тяжелый осадок. Я даже внушил себе, что откровенная враждебность Йейтса мне нравится - она мне больше по сердцу, чем... вы сами знаете, что. Мысли мои несколько прояснились, отчасти вернулась работоспособность, и я, наконец, снова взялся за злосчастных "Виргинцев". Видит бог, этот роман был обречен с самого начала: пока я писал его, я столько раз лишался душевного равновесия то по одной, то по другой причине, и столько раз менял весь ход повествования, что часто ощущал полнейшую, прямо-таки неприличную растерянность. Как вам известно, мне хотелось написать продолжение "Генри Эсмонда", я думал рассказать о приключениях внуков Эсмонда братьев-близнецов Уоррингтонов, а заодно и дальнейшую историю дома Каслвудов. Действие, по большей части, должно было происходить в Америке во время тамошней революции, в которой братья сражаются на разных сторонах. Сами видите, я выбрал широкий фон, как очень быстро выяснилось, чересчур, непосильно широкий, и я стал тонуть, отчаянно барахтаясь и стараясь связать и укрепить разваливающееся действие. Я очень намучился со своими близнецами, которых задумал людьми совсем разными и по характеру, и по способностям, но очень схожими внешне; ну а женские образы... - кто это выдумал, что я умею описывать женщин? Короче говоря, не читайте "Виргинцев", это самый слабый из моих романов. В один прекрасный день я дописал его, и это лучшее, что я могу сказать. Не стану ссылаться на давно известные причины: на то, что я болел, спешил, непрестанно отвлекался на неотложные дела, а лучше пообещаю, что свое нынешнее детище - "Дени Дюваля" - не выпущу из рук, пока не доведу до совершенства. Ах, как бы мне хотелось вернуть назад все мои книги, которыми я остался недоволен, переписать их заново и либо превратить в шедевры, либо предать огню, но, к сожалению, это невозможно. Я знаю, что меня ждет горькая расплата - суровый суд потомков, которые будут вершить его строже, чем современники, но, может быть, по милости небес, "Ярмарка тщеславия" и "Эсмонд" переживут меня.

Поверите ли вы, что нас с вами ожидает впереди веселая глава? Чем не сюрприз? В свое время то был сюрприз и для меня, я был бы рад тогда узнать, заглянув в будущее, что жизнь - в порядке исключения - готовится сделать мне подарок.

22

Позвольте представиться: редактор "Корнхилл Мэгэзин"

Я знаю с давних пор, что не умею быть спокойным и мне не суждено жить тихо и размеренно, пожалуй, то горячечное существование, которое досталось мне в удел, гораздо больше мне по нраву. В свое время Джейн Брукфилд часто журила меня за то, что я слишком быстро мчусь по жизни, и предупреждала, что я состарюсь раньше срока, если не перестану рваться на части, словно во мне сидят даже не два, а три разных человека. В те дни, когда я был ей не безразличен, она то и дело просила меня "немного спустить пар", что я честно старался исполнить, но ничего не получалось. Когда-нибудь, наверное, настанет тишь да гладь, я удалюсь от жизни, не захочу и пальцем шевельнуть ни ради чего на свете, но, честно говоря, мне как-то не верится. Мы властны над своими целями и притязаниями, мы можем обуздать свои порывы или подавить свою несдержанность, чтоб лучше исполнять христианский долг, но мы не в силах изменить свой нрав, не стоит и пытаться. Поэтому когда ко мне пришел Джордж Смит из издательства "Смит, Элдер и Кo", которого я не раз упоминал на этих страницах, надеюсь, в самых лестных выражениях, и предложил занять кресло редактора нового литературного журнала, нетрудно догадаться, что я ему ответил. Возможно, вы ожидали, будто я ответствовал ему с нахмуренным челом, что очень занят, нельзя даже вообразить себе, до какой степени, или, утомленно прикрыв глаза ладонью, прошептал, что изнемогаю от усталости и нуждаюсь в отдыхе? А может быть, вы полагали, будто я стал отнекиваться, отговариваться тем, что у меня нет опыта и я боюсь не справиться? О нет, как вы отлично понимаете, ничего подобного я говорить не стал, однако вам, должно быть, невдомек, до чего же я обрадовался. Вот это поворот судьбы! Вот это перемена! Отныне - никаких романов! К черту лекции! Я так ухватился за предоставленную мне возможность попробовать свои силы в новом деле, словно был вдвое моложе своих лет, но я будто и в самом деле сбросил половину прожитых годков, когда услышал это предложение. Как нас волшебно горячит восторг: кровь начинает бежать быстрее, глаза глядят зорче, походка становится легче, и человек весь светится. Наверное, медицина способна объяснить, в чем тут загадка, но мне ни к чему ее объяснения, мне подавайте результат, а не причины, которых я, кстати сказать, все равно бы не понял. Я лишь соглашаюсь радостно, что средство это чудодейственное, и хорошо бы встречать его почаще в жизни, чтобы омолодить нас всех.

Новым журналом жизнь бросила мне вызов, в котором я больше всего тогда нуждался: пора было менять смычок, ибо мой прежний перетерся от того, что я слишком долго водил им по струнам. Какая радость принимать и отвергать, подписывать в печать и критиковать сочинения других людей вместо того, чтоб каторжно трудиться над своими собственными и с замиранием сердца ждать чужого приговора! Как редактор журнала для семейного чтения я смогу влиять на литературу, чего мне давно хотелось, а не буду сам тянуть упряжку; на мой взгляд, то была достойная задача, и я прекрасно понимал, как за нее следует приняться. Читатели мечтают получить журнал, который годился бы для всех: отцов, детей, жен, слуг и прочих, - был бы написан хорошим языком и не вгонял людей в краску, когда они его читают вслух. Кому не надоели беззубые историйки вместо рассказов, хромые вирши, выдаваемые за стихи, и бесконечное пережевывание одних и тех же мыслей, призванное скрыть ту грустную правду, что у авторов нет за душой ни свежести, ни новизны? Вдобавок каждой семье приходилось вводить домашнюю цензуру, и это раздражало: один журнал не подходил для дам, ибо в нем то и дело проскальзывали скабрезные, дешевые остроты, другой не следовало читать детям из-за картин насилия и зверства, третий нужно было прятать от слуг из-за подрывных политических идей, которые он постоянно проповедовал. Мне часто доводилось слышать, как отцы семейства сетовали, что в стране нет подходящего журнала, который предназначался бы для всех возрастов и сословий, они бы покупали его нарасхват, уверяли они меня, - лишь бы он не был слишком скучным или ханжески благочестивым. И я загорелся мечтой создать такой журнал - живой, занимательный, хороший журнал для чтения в домашнем кругу. Во мне заговорил несостоявшийся издатель, не умиравший в моей душе с тех самых пор, как провалился "Нэшенел Стэндарт", который мне когда-то мыслился именно таким изданием.

Но прежде чем садиться в редакторское кресло, мне следовало окончательно разделаться с "Виргинцами". Признаюсь, дописывать их оказалось всего легче - меня гнало вперед нетерпеливое желание поскорей приняться за мой журнал. Заметили ли вы хозяйское словечко "мой" в конце предыдущей фразы? Наверное, вам подумалось, что это странный способ выражаться о том, что по самой своей природе может существовать лишь как общий труд многих, но я воспринимал журнал как нечто очень личное и был преисполнен самых серьезных намерений. Нет, это и впрямь будет мой журнал - я не намерен был умножать собой ряды редакторов, которых никогда не бывает на месте и которые руководят работой, не покидая собственного дома и перекладывая львиную ее долю на других сотрудников. Меня занимала каждая связанная с ним мелочь: как будет выглядеть обложка, какими шрифтами он будет набираться, какие материалы мы будем отбирать для публикации, как организовать продажу, - меня касалось все, даже то, что обычно решается без главного редактора. Иначе я не ощущал бы себя вправе называть его "своим" - как мать, которая должна утирать своим детям носы и слезы, а не только любоваться их улыбкой. По-моему, о печатном органе нужно судить по самому слабому звену, и я считал своим первейшим долгом нащупать такое звено и укрепить его. Я понимал, что сам создаю себе работу, но работой меня не испугаешь, и не беда, если я стану притчей во языцех и обо мне будут в сердцах говорить, что я сую нос куда не положено: то было мое кровное детище. Я собирался стать редактором, пальцы которого всегда испачканы чернилами, который принимает близко к сердцу обязанности каждого из своих подопечных: от мальчишки-рассыльного до литературных сотрудников.

Прежде всего, необходимо было придумать хорошее название. Вы говорите, что я поставил телегу перед лошадью, и у главного редактора имеются заботы и поважнее. Но вы не правы, судьба нового журнала, который должен быть у всех на устах, во многом зависит от имени. Часами я перебирал возможные названия - искал такое слово, в котором отразился бы мой замысел. Оно должно было быть простое, радостное, серьезное, приятное для слуха, но не вызывающее, а заодно - не слишком узкое по значению, чтобы не сковывать последующее развитие журнала. По долгом размышлении я остановился на словосочетании "Корнхилл Мэгэзин", потому что редакция помещалась в доме номер шестьдесят пять по улице Корнхилл, и слово "Корнхилл" постоянно ласкало мой слух - мне слышалось в нем что-то основательное, "коренное", хотя смешно было и думать, будто кто-нибудь поймет, что я имел в виду; то было легкое, веселое название, точно такое, как мне грезилось. К тому же, невозможно бесконечно выбирать название, его нужно скорее обнародовать, а чем дольше вы раздумываете, тем труднее отыскать слово, которое бы звучало как откровение. Безымянный журнал -вроде безымянного младенца, всегда опасно, что он умрет раньше, чем его нарекут, так что торопитесь это сделать. Коль скоро мы выбрали название, можно было приниматься за обложку. Не требуется особого опыта журнальной работы, чтобы понять, как важен внешний вид для нового печатного издания. Потом, когда оно станет на ноги, оно может выходить в невзрачном буром переплете, и набирать его можно будет самым скромным шрифтом, но вначале оно должно бросаться в глаза покупателям, и посему к рисунку на обложке следовало отнестись со всей возможной тщательностью. Головоломная задача, смею я вам доложить. Я порывался сам приложить руку к обложке, но вскоре понял, что тут нужна пропасть времени и мастерства лучше мне и не соваться, и обратился к другу, работавшему в Саут-Кенсингтонской школе изящных искусств, с просьбой порекомендовать подходящего художника, и он прислал нам Годфри Сайкса, который тотчас сделал отличный набросок в таком духе, как мне того хотелось. Рисунок должен был прийтись по вкусу широкому читателю и послужить нам добрым почином - я был доволен.