По старой доброй Англии. От Лондона до Ньюкасла - Генри Мортон

Здесь не принято в корыстных целях осыпать женщину пылкими комплиментами (как делается в Лондоне). Бирмингем не знаком с романтическими методами продажи трески. Возможно, потому, что местные закупщики, более добросовестные, чем их столичные коллеги, не гнушаются самолично проверить товар перед тем, как везти его в лавку.

Некое сдержанное веселье все же присутствует на «Булл ринг», однако это не общее веселье толпы, а, скорее, его проблески у отдельных личностей…

Трепещет на ветру пламя газовых и парафиновых светильников, бросает неровные отсветы на белые лица прохожих. Почти все мужчины в кепках, надвинутых на самые глаза, на шее у них — нарядные шейные платки или жесткие воротнички с галстуками. Рядом шествуют жены с корзинками, в которых круглятся кочаны капусты. Молодые девушки прогуливаются парочками, они хихикают и украдкой бросают взгляды туда, где сбилась стайка неуклюжих юнцов. Что поделать, молодость есть молодость! И повсюду, даже в Бирмингеме, она ведет себя одинаково.

Вы смотрите на сотни матерчатых кепок, которые текут непрерывным потоком, время от времени меняя его конфигурацию и рисунок. Затем вглядываетесь в сотни лиц, объединенным одинаковым выражением, и тут вас посещает мысль: так могла бы выглядеть толпа роботов из ночного кошмара. Вы представляете, как злобный вампир по имени Технический Прогресс заманивает в свои сети людей и высасывает из них кровь, а вместе с ней и жизнь. Затем равнодушно — словно это кучка ненужных гаек и гвоздей — выплевывает то, что осталось. И вот они — эти жалкие пустые оболочки, обряженные в одинаковую одежду, и снабженные одинаковым выражением лиц — медленно бродят по окружающему миру и в поисках субботней еды забредают на «Булл ринг».

Вы не видели подлинного Бирмингема, если не побывали на его знаменитой барахолке. В Лондоне нигде не встретишь такой толпы, как та, что заполняет огромный крытый рынок в Бирмингеме. Проходы между прилавками плотно забиты людьми, которые не всегда могут пошевелиться, не то что перейти с места на место. Воздух пропитан запахами мятных леденцов, свежего пива, старой, поношенной одежды, с едва уловимыми (но чрезвычайно важными) ароматами жареного картофеля и лука.

Возле входа обосновались торговцы фарфором. Здесь можно найти все, что угодно. Достаточно лишь взглянуть на здешние «богатства», чтобы понять, откуда берутся все те жуткие безделушки, которые украшают камины в многочисленных меблированных комнатах. Взять хотя бы эту парочку фарфоровых влюбленных в костюмах восемнадцатого века — ах, как трогательно они кланяются друг другу! Или вот эти невероятные псевдобронзовые кони: судя по яростному оскалу на их мордах, они готовы разорвать в клочья своих предполагаемых седоков. А еще здесь без числа кружек и ваз самого разнообразного цвета, калибра и степени бесполезности…

— Обратите внимание на эту вазу! — кричит аукционист, предлагая вниманию зрителей несусветную урну с золотой инкрустацией. — Ну, разве не прекрасная штучка? Продается всего за пять шиллингов! Есть желающие?

Толпа безмолвствует.

— Да вы только посмотрите на нее! — распинается аукционист. — Где еще вы найдете такое чудо? Вещь что надо, уж я-то в этом разбираюсь. Ну, хорошо… а если за полкроны?

И ведь находится-таки покупатель! Я представляю, как в маленьком безликом домике эту «вещь» поставят на каминную полку, и будут годами вытирать с нее пыль, оберегать от падения, может быть, даже любить. И наверняка даже в самые тяжкие времена станут тянуть до последнего, прежде чем решатся отнести ее в ломбард.

Судя по тому, как переминается публика в передних рядах, накал аукциона спадает. Пора потихоньку двигаться в глубь барахолки, где уготовано еще немало развлечений. Можно снять пробу со сливочных тянучек, которые пахнут так, что слюнки текут; или покопаться в развалах разнообразной железной дребедени; или же, наконец, обратиться к книжному прилавку, где выложены дешевые бульварные романы с такими многообещающими названиями, как «Последний шанс Поппи» (на суперобложке изображена сама Поппи на пороге решающего события), «Запретная любовь» или «Последнее слово ее любовника».

Толпа напирает, сжимается и потихоньку перетекает на новое место. Здесь правит Бог Торговли. Тюлевые занавески разлетаются с невероятной скоростью. Рядом продается одежда — новая и поношенная… Тут же можно найти траченные молью меха, шелковые чулки, старую обувь. Странно, что нигде не видно евреев-спекулянтов…

Но вот время близится к закрытию. На барахолке появляется один из нарядных полицейских, и привыкшая к послушанию толпа начинает рассасываться. Огромный ангар постепенно пустеет. Торговцы фарфором позволяют себе наконец промочить горло и принимаются пересчитывать груды вырученного серебра. Торги закончены! Субботний вечер, который нельзя назвать особенно веселым (но он и не грустный — просто обычный, как всегда), подходит к концу.

Барахолка дисциплинированно расходится. Лишь на углу некий подвыпивший гуляка, где-то потерявший шляпу, медленно вальсирует под одному ему слышную музыку. Полицейский наблюдает за ним с профессиональным интересом, приправленным малой толикой грусти. Наконец танцор останавливается, поднимает с земли свою шляпу и медленно удаляется, чересчур старательно печатая шаг. На него оглядываются со странным ощущением, что этот человек — каким-то неведомым образом — сумел отлично провести время…

Неподалеку простирается Нью-стрит — безлюдная, с наглухо закрытыми магазинами. Она «Булл ринг» не указ. Рынок пользуется у бирмингемцев особой популярностью как место, где можно выплеснуть остатки душевного пыла, оставшегося в конце рабочей недели, когда требовательные машины ненадолго заснули.

Если вы внимательный человек, то, прогуливаясь по Бирмингему, заметите — правда, не на центральных улицах, а на загруженных боковых улочках, а также в фабричных и торговых районах — большой ключ, который светится над некоторыми зданиями. Таких зданий в городе свыше тридцати. На зубцах ключа выгравированы два магических слова: «Безопасность и заинтересованность».

Данный ключ — символ одной из самых примечательных бирмингемских организаций. Речь идет о единственном в своем роде банке, подобных которому я не встречал нигде в мире. Уникальность его заключается в том, что это банк, учрежденный городом для своих горожан! Банк Бирмингема (или бирмингемский муниципальный банк, как его здесь называют) возник сразу после окончания войны. Он объединяет свыше ста восьмидесяти тысяч вкладчиков, в основном из числа фабричных и заводских рабочих. Откладывая буквально по грошу со своих заработков, эти люди умудрились накопить на вкладах внушительную сумму в 6 миллионов фунтов стерлингов! Как городу удалось добиться столь впечатляющих успехов? Как вообще сто восемьдесят тысяч мужчин и женщин — отнюдь не богатых, живущих от зарплаты до зарплаты, да еще в условиях, когда общество и не помышляло о накоплении — решились доверить свои кровные деньги городскому банку? Я думаю, что это вопрос из области прикладной психологии.