Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах. - Алексей Вышеславцев

Над жизнью и смертью князя тайкун не имеет права; но он может принудить микадо заставить князя отказаться от княжества в пользу своих наследников. Князь в своей провинции имеет право над жизнью и смертью своих подданных, между тем как губернаторы, назначаемые от правительства, ожидают на это решения из Эддо.

Между широкими улицами княжеского квартала часто попадаются площадки, на которых торчат переносные лавчонки мелких торговцев; тут странствующий дантист с готовыми челюстями (скажу, между прочим, что японцы не дергают зубов, a выбивают их); тут натуралист-японец с коллекциями бабочек, с маленькими зверьками и разными курьезными вещами: у него жук, посаженный под увеличительное стекло, смотрит японским монахом; другой, у которого видны только четыре передние ноги, — совершенный бык. Для какой-нибудь пестрой мыши устроена деревянная башенка, a сверху вставлен калейдоскоп; смотришь, и сотни мышей бегают перед глазами в различных направлениях. Тут столы с книгами и разными старыми вещами, Одна из главных площадей сжимается в узкий переулок, который несколькими поворотами идет под гору; слева крутой подъем на гору, весь покрытый разросшейся зеленью, в тени которой вьется кверху каменная лестница; несколько камней вывалилось уже из её ступеней; она ведет под тень высоких дерев, где видно довольно большое кладбище.

Японцы (Хакодате).

«Я верю, здесь был грозный храм!» a теперь одни развалины, следы. страшного землетрясения 1855 года, которые здесь часто встречаешь. По верху этой горы далее идет целый ряд капищ и храмов. Мы повернули через улицу, состоявшую из превосходных магазинов, наполненных предметами роскоши и удовольствия с различными цветными звенящими стеклами, с вышитыми подушками, фарфорами, разрисованными обоями на шелковой материи и на бумаге, с книгами и иллюстрированными изданиями. Этою улицей вышли мы на другую большую улицу, которая здесь была гораздо шире, нежели в своем начале. По ней, вероятно, на каждой сотне сажен были ворота: они разделяют кварталы. У каждых ворот сменялись при нас полицейские, с своими звенящими палками, и провожали нас до следующих ворот. Дома по обеим сторонам улицы были новые, лавки больше прежних; это потому, что вся она сгорела от показавшегося из расступившейся земли пламени во время того же землетрясения. При каждых воротах, лавочки с прохлаждающими напитками и плодами и небольшой фонтанчик, иногда какая-нибудь игрушка, — модель мельницы, приводимой в движение водой из бассейна и т. п. Нас провожала все та же толпа, и если она уже слишком напирала, то ворота, как только мы их проходили, затворялись и таким образом отрезывали от нас наших преследователей.

Но надобно было подумать и об обеде. Мы вошли в первую лавку, которая показалась нам похожей на трактир. В передней комнате, у очага, сидели хозяева. Посуда и большие фарфоровые блюда красовались на полках. Видна была кухонная суета, сопровождаемая запахом приготовляемых кушаний. У нас обыкновенно комнаты для гостей выходят на улицу, a кухня помещается где-нибудь сзади; у японцев, напротив, сначала кухня со всею своею стряпней, впрочем чрезвычайно опрятною, нас повели назад, где, в продуваемой со всех сторон комнате, на мягких циновках, мы с наслаждением растянулись после четырехчасовой ходьбы под сильно припекающим солнцем. На жар мы не смели жаловаться; жарившись недавно под экватором, мы легко могли терпеть жар под 35° с. ш. A правда, было и здесь очень жарко.

Зная довольно хорошо состав японского обеда, мы старались, по возможности, придать ему более европейский характер. Голод руководил нами, a не любознательность. Заказаны были яйца, крабы, ширмпсы, которые здесь так хороши, что иной любитель покушать нашел бы, что стоит съездить в Эддо собственно для того, чтобы по есть ширмпсов, плоды, кастера, — род японского сладкого хлеба из кукурузной муки, также очень вкусного. Пока все это готовилось, мы пили чай из маленьких чашечек, без сахару. Чай был очень ароматен и едва настоян; пока не привыкнешь к такому чаю, на него смотришь с презрением. Действительно, что за чай без сахару, без булок, даже без ложечки и блюдечка, да еще жидкий! Но, впившись в него, с удовольствием проглотишь несколько чашечек душистого напитка, удивительно утоляющего жажду и вообще реставрирующего человека. Толпа, преследовавшая нас на улице, не оставляла и здесь. Самые любопытные проникли в трактир, но их скоро удалили; другие расположились по соседним дворам, по крышам, все старались посмотреть на нас!.. Любопытство очень понятное: для них мы были то же, что какие-нибудь краснокожие у нас среди Адмиралтейской площади. Нам прислуживали две молоденькие девочки, которые, наклоняясь корпусом вперед, очень проворно бегали с чайниками и с огромными блюдами, заваленными шримпсами; мы ели шримпсы с японскою соей и запивали чаем. Вместо ликера выпили по маленькой чашечке теплой «саки», рисовой водки, довольно вкусной. После обеда мы снова отправились в наше туристское странствование, имея целью отыскать большой Японский мост (Нипон-бас), от которого в Японии считаются все расстояния. О месте его нахождения мы имели смутное понятие. Мальчик, не оставлявший нас с самой пристани, на мои расспросы по-русски, отвечал на японском языке, вероятно, удовлетворительно, и, руководствуясь этими показаниями, мы шли далее по улице, считая за собою квартал за кварталом, ворота за воротами и останавливаясь иногда у некоторых лавок, поражавших нас или богатством вещей, или чем-нибудь особенным. Мы входили в часть города, изрезанную каналами, которые, идя друг к другу параллельно, под прямым углом, впадали в реку Тониак, довольно широкую (400 туазов) и разделяющую Эддо на две не совсем равные половины. Через каналы шли мосты, из кедрового дерева; на тумбах были бронзовые верхушки в виде шаров, или пламени. Третий, по нашему счету, канал был шире других; мост, шедший через него, был длиннее; на воде качалась бездна шлюпок, из которых одни, украшенные хорошенькими балдахинами, напоминали гондолы; другие, толкаясь длинными шестами, несли груз; третьи, более легкие, с обрезанною кормой, быстро мчались по течению. Гребцы управлялись двумя большими веслами с кормы, повертывая их во все стороны, как действует перо винта. Мы стали нанимать шлюпку. Медленность японцев напомнила нам наши почтовые станции. Невольно вообразишь, как ямщик «побежал» за дугой, потом забыл рукавицы, там кнута нет; сидишь, испытывая бесконечное нетерпение. To же и здесь: ждала у лодочника в доме добрые полчаса, пока бегали за веслом, за веревочкой, за цыновками. От скуки мы смотрели по сторонам. В канале много купалось; какой-то мальчишка залез в кадку и, гребя руками, плыл себе очень покойно; другой прицепился к доске, иные плескались в воде, как утки, на мелком месте. Интересно все это было для нас, но мы для японцев были интереснее; столько собралось народа по набережной, по стоявшим у берегов лодкам, что у нас подобное стечение можно видеть разве при каких-нибудь торжественных праздниках. Если случайно вскрикивал какой-нибудь мальчишка, другие подхватывали, и страшный крик, поднятый безотчетно всею толпой, потрясал воздух. Прикрывшись зонтиками, плыли мы, сопровождаемые криками и народом, прибывавшим с каждого двора, из каждого переулка. Наше положение было несколько странно, но не лишено интереса. По каналу теснились здания, обращенные к нему заднею стороною; глухие стены были выштукатурены и выкрашены белою краскою. Везде видна была деятельность: нагружались у складочных магазинов суда; другие, уже нагруженные, толкались длинными шестами; иногда нас обгоняла лодка с красивым навесом, и там мы успевали рассмотреть чиновника, как он сидит и делает кейф, куря из коротенькой трубочки. В канал впадало несколько других каналов; мы часто подходили под мосты, почти ломившиеся под тяжестью толпы. С одного места полетело в нас два камня, но оба упали в воду. Это возбудило негодование стоявших вблизи; но мы не показали вида, что заметили.