Княгиня - Петер Пранге

Лоренцо с трудом представлял себе, что ждет его в ее доме. Княгиня писала о том, что желает основать некое сообщество, в которое мог бы войти любой, независимо от состояния, кто разделил бы проповедуемые духовные ценности — философские, эстетические воззрения, религиозные убеждения. Для этого кружка княгиня даже выбрала имя — Paradiso.

— Очаг просвещения и культуры! — восторженно заключил Вирджилио Спада. — Такого не было со времен Изабеллы д'Эсте!

Что она имела в виду, решив создать Paradiso — рай? Лоренцо решил не ломать себе голову. Самое главное — произвести на княгиню впечатление. Хотя отважиться на подобное начинание было проявлением немалого мужества… В римском обществе, где тон задавали одряхлевшие эминенции, не было ни одной женщины, за исключением донны Олимпии да еще парочки дам полусвета, кто смог бы решиться на столь смелый шаг. Иннокентий дошел даже до того, что запретил декольте, отдав одновременно распоряжение о конфискации всех находившихся в стирке у прачек и попавших в проскрипционный список папы платьев римлянок. Может, княгиню вдохновил пример королевы Швеции?

Лоренцо вновь переоделся — в подчеркнуто скромный ансамбль: зеленый бархатный сюртук с белыми лацканами и желтые шелковые штаны, к ним — коричневые, мягкой оленьей кожи сапоги с гамашами. Проворно напудрив лицо, слегка мазнул по щекам румянами, смочил кожу за ушами парой капель духов, а на голову водрузил широкополую шляпу с перьями. Может, он и на самом деле поступил чуточку недальновидно в отношении донны Олимпии? Угрозы в ее адрес ничего хорошего, разумеется, принести не могли. Впрочем, стоило кавальере бросить взгляд в зеркало, как все его тревоги и сомнения разом улетучились.

— Живее, живее, Рустико! — подгонял он слугу. — Бери корзину! Едем!

Княгиня снимала квартиру на Кампо-деи-Фьори, по соседству с Вирджилио Спадой. И хотя от Виа Мерчеде до этого места было от силы двадцать минут езды, Лоренцо распорядился запрячь роскошную коляску шестеркой неаполитанских жеребцов: ни дать ни взять королевская карета с фамильным гербом Бернини на дверце — она была даже больше папского экипажа. Кого же он обнаружит в Paradiso? Хотелось надеяться, что не этого типа с физиономией лошака — уж его присутствия Бернини не вынести! Впрочем, такое крайне маловероятно. С какой стати княгине тащить в круг избранных каменотеса?

Прибыв на Кампо-деи-Фьори, Лоренцо с великим разочарованием отметил присутствие на входе одного-единственного, простенько одетого лакея — падать в обморок от вида его экипажа было явно некому. Лакей препроводил их с Рустико внутрь палаццо. Со стороны аркад доносились звуки лютни, которые по мере следования через выдержанный в золотых с голубым тонах зал для приемов становились все отчетливее.

— Кавальере Лоренцо Бернини, главный архитектор собора Святого Петра и придворный архитектор его святейшества, папы Александра VII!

Дверь распахнулась, пение разом смолкло, и несколько десятков пар глаз уставились на прибывшего Лоренцо, со шляпой под мышкой входившего в гостиную. С видом оскорбленного Аполлона прерванный на полуноте певец опустил лютню — Лоренцо не без злорадства отметил это. Но где же сама княгиня?

— Милости прошу в мой дом, кавальере!

Кларисса направлялась к нему, раскинув руки в приветственном жесте, рядом семенила парочка борзых. Лоренцо был восхищен и поражен. На княгине было открытое платье, подчеркивавшее горделивую грациозность ее лебединой шеи. Впечатление усиливалось собранными в узел волосами с вплетенными в них разноцветными лентами. На лице женщины торжествовала зрелость познавшего и беды, и радости человека. Она по-прежнему была неотразима, такая, какой оставалась в его воспоминаниях, даже прекраснее. Княгиня походила на розу благородной и редкой породы, которая, будучи устойчивой к воздействию времени, из года в год расцветает новыми и каждый раз более роскошными цветами.

— Счастлив вновь видеть вас, княгиня! — Бернини, поклонившись, поцеловал руку Клариссы. — Если бы я только мог предполагать, что выпало на вашу долю…

— Об этом мы сегодня не будем говорить! О, корзина с фруктами? Для меня?

— Вы же знаете: фрукты — извечный порок уроженцев Неаполя. Ну-ка отойдите прочь!

Лоренцо принялся отгонять собак, проявивших живейший интерес к содержимому только что поднесенной им княгине корзины.

— По-моему, они разделяют ваш порок, кавальере. Может, и они — неаполитанцы?

Княгиня одарила Бернини очаровательной улыбкой, и он даже не нашелся, как ответить на шутку.

— Прошу вас, присаживайтесь, — пригласила княгиня. — Мы как раз начинаем новую игру!

— Да-да, — подтвердил один из гостей, когда Лоренцо усаживался на мягкий диван, — игру в вопросы и ответы!

— Нет, — покачала головой княгиня, — хотелось бы иного. Может, кто-нибудь знает какую-нибудь никому не известную игру?

Гости стали недоуменно переглядываться, но не прошло и минуты, как посыпались самые различные идеи и предложения.

— Каждый пусть назовет добродетели, которые жаждет видеть в своем возлюбленном!

— Мне бы больше по нраву услышать, отчего женщины так ненавидят мужчин, зато обожают змей.

— Поскольку меня все считают глупцом, пусть каждый скажет мне в глаза, в чем заключается моя глупость!

Последнее предложение было встречено взрывом смеха. Оно исходило от одного из сенаторов, известного не только своей необычайной тучностью, но куда больше бесплодными усилиями взять себе в утешительницы Чекку Буффону, первую куртизанку Рима.

Лоренцо огляделся. И большинство остальных гостей, рассевшихся в окружении скульптур, глобусов, диковинных музыкальных инструментов и телескопов, были ему знакомы: поэты и художники, музыканты и философы, теологи и ученые Сапьенцы. Человека с лицом мула среди них не было видно.

— Больше всего мне хотелось бы узнать, — воскликнул лорд Хилберри, молодой английский посланник, — что же все-таки позорнее — быть обманутым или самому оказаться обманщиком?

Надо было видеть, с какой уверенностью в себе, с каким аристократическим величием княгиня принимала к сведению все эти предложения! Воистину светская дама! Лоренцо не мог оторвать от нее восхищенного взора. Эта серьезность зрелой женщины, много повидавшей на своем веку, просто сбила его с ног — княгиня была, вероятно, на пике своей красоты и чарующей женственности. Да, но почему она решила пригласить его? Оттого, что истосковалась?

Внезапно Лоренцо, не усидев на месте, вскочил и воскликнул:

— Мне бы очень хотелось обсудить другое!

— Слушаем вас, кавальере. Лоренцо посмотрел ей прямо в глаза:

— Что лучше — быть достойным истинного счастья или же быть действительно счастливым?

— Очень любопытный вопрос, синьор Бернини. Мне кажется, он вполне заслуживает того, чтобы все мы здесь над ним задумались.

И тут за дверями послышались шаги. На лице княгини отразилось нетерпеливое и радостное ожидание.

— Прошу вас, — вполголоса бросила она через плечо Лоренцо, когда спешила к дверям, — если он подаст вам руку, не отвергайте ее!

Княгиня не назвала имени, однако Бернини мгновенно понял, кто сейчас войдет в гостиную. От этой мысли его передернуло. Так вот, значит, для чего он приглашен! Княгиня задумала помирить враждующих на виду у всех! И в то же мгновение Лоренцо показался себе полнейшим идиотом.

Дверь распахнулась, и вошел Вирджилио Спада. Один.

— Монсеньор!

Выражение радости на лице княгини быстро сменилось разочарованием и недоумением.

— Вы… А где же синьор Борромини?

— Мне весьма жаль, леди Маккинни, я предпринял все, что мог. Но, как утверждает величайший поэт вашей страны, «Бесплодны усилия любви».[9]

10

На долину нисходила умиротворенность погожего летнего вечера. Внизу, причудливо изгибаясь, несла свои воды Арниона, солнце постепенно пряталось за могучую громаду Монте-Чимино, покрывая Витербо удлинявшимися тенями. Дом семьи Май-дальчини располагался в двух шагах от старой городской стены у самого края леса, на продуваемом всеми ветрами выступе над долиной, стоя даже выше церковной звонницы, в криптории которой покоились останки святой Розы.

Донна Олимпия бродила по саду своего детства. Этот скромный сад, больше напоминавший огород, не имел ничего общего с роскошным и ухоженным парком Ватикана или зеленевшими не одну сотню лет насаждениями, среди которых располагалась летняя резиденция папы на Квиринале. Десяток овощных грядок, пара цветочных клумб, усыпанная гравием дорожка, извивающаяся между редкими деревьями, — одним словом, скромный, садик непритязательных хозяев. И все же донна Олимпия любила этот кусочек земли, поскольку здесь она росла, здесь же делала первые в жизни шаги.