Паутина Судеб - Елена Самойлова

Это видение словно вернуло меня к жизни, я сумела кое-как разлепить веки, почти ничего не видя перед собой, расправила крылья и рванулась вперед, увязая в гуще призраков, словно в болотной жиже. Цепляясь за протянутые руки витязей и убийц, стражников и наемников, получая за свою наглость одуряюще яркие воспоминания о моменте смерти – и право на то, чтобы продвинуться вперед еще на аршин, еще на шаг. Туда, где темнели широкие черные крылья, где занимал свое место в свите Дикой Охоты Данте, отдавший за меня все, что имел, – и не попросивший взамен ничего. Мне казалось, что крылья мои уже сломаны, что я не могу никуда лететь, а руки, хватающиеся за призраков, изрезаны до костей, да и сами кости уже поломаны в мелкое крошево. Что от меня уже ничего не осталось, будто бы каждое прикосновение отсекало кусочек моей жизни и души.

Но впереди, как далекий маяк, были видны крылья Данте, и я звала его сорванным голосом, зная заранее, что он не услышит меня сквозь шум ветра и лай призрачных гончих Черного Охотника. Знала, но все равно звала, уже безропотно принимая на себя страх, ярость и боль последнего мига, умирая десятки раз – и возрождаясь для того, чтобы сделать очередной шаг вперед.

Без него моя жизнь не имеет смысла, и если я отдам все, что у меня осталось, если здесь и сейчас стану всего лишь пищей для призрачной свиты – пусть. Если такова цена за то, чтобы Данте вернулся в мир живых, то это даже не слишком много.

Услышь меня… Ну услышь, пожалуйста…

Внезапно ветер, бьющий в лицо и отталкивающий назад, пропал, а мертвые рыцари, за руки которых я хваталась, чтобы сделать очередной шаг, вдруг расступились, да так неожиданно, что я упала на колени, не осознавая, как же я могу вот так просто находиться в воздухе безо всякой опоры, и чувствуя, что еще немного – и я сдамся. Если не встану сейчас – не поднимусь уже никогда, и все сделанное окажется напрасным.

Я кое-как поднялась, чувствуя себя не то старухой, не то безнадежно больной, не то уже умирающей. Крылья за спиной стали невыносимо тяжелым грузом, обвисли и волочились за мной, как безвольные, изломанные, никому не нужные отростки. Я шла к Данте, и каждый шаг отмечался синим или белым пером, падающим вниз, к земле, и сразу же подхватываемым северным ветром.

Но холод его латной перчатки был настоящим, ощутимым, а сама рука – реальной до невозможности…

По моему лицу скользнул все тот же тяжелый взгляд, но на этот раз я чувствовала себя вправе на него ответить. Я медленно подняла глаза и столкнулась с пустотой, прячущейся в тени под широкополой шляпой почти забытого бога войны и сражений, а ныне – предводителя Дикой Охоты. Эта пустота, эта Бездна на месте его глаз внимательно всматривалась в меня, а потом Он поднял левую руку, с которой на миг туманным облаком стаяла черная перчатка, и я увидела длинный порез на запястье. Только-только заживший, кое-как зарубцевавшийся – но таким он был уже много веков…

…Частая цепочка темных капель крови стекала по бледному запястью, падая в неглубокую, идеальной формы каменную чашу в сердце горы, которую люди потом назовут Рассветным пиком, заливая дно тонкой маслянистой пленочкой, и там, где кровь касалась камня, расползалось пятно сапфирово-синей «воды». Колодец становился все глубже, питаясь от божественной крови и силы самой земли, вбирая мощь созидания и разрушения, а тот, кого сейчас называют Черным Охотником, все не торопился зажимать кровавую рану на запястье, даря Колодцу власть изменять и оставлять прежним, ломать оковы случайностей и высвобождать истинную сущность.

Бог войны усмехнулся, выпрямляясь и отводя в сторону руку, на которой теперь красовался свежий шрам. Последний перед уходом подарок Созданным, способный перевернуть мир – конечно, если найдутся достойные, те, кто смогут выдержать прикосновение божественной крови…

Меня зашатало, и я вцепилась в такую живую, такую ощутимую руку Данте, чтобы удержаться, ухватить ускользающую из пальцев реальность, когда его черные доспехи начали таять под моими пальцами, как слишком тонкий лед, расползаясь в туманную дымку. Словно теплая, живая кожа избавлялась от укрывающей ее стали, как земля от снега по весне.

Я успела только изо всех сил обнять Данте, когда нечто, удерживающее нас в воздухе, вдруг пропало, и это было похоже на то, что земля вдруг ушла из-под ног. Мы очутились в воздухе, ветер засвистел в ушах, а я раскрыла онемевшие, ставшие безвольными крылья, пытаясь удержать нас обоих в полете, однако добилась только того, что нас мотнуло в сторону и падение, хоть и замедлилось, но не остановилось. Где-то справа мелькнули верхушки деревьев, нас закружило, а потом чувствительно приложило о заснеженную землю.

В момент удара что-то еле слышно хрустнуло, правое крыло прострелило резкой болью, которая по сравнению со всем пережитым показалась каплей в море. Вероятно, я что-то себе сломала, но какой же этой мелочью казалось по сравнению с тем, что сейчас на моей груди лежал живой и дышащий Данте, и его тепло, согревающее даже через распахнувшийся, кое-где порванный кафтан и тонкую рубашку, наполнило меня невыразимым облегчением, словно с души сорвался огромный камень.

Ночь прорезала белая вспышка, за ней еще одна, и я как-то отстраненно подумала, что если наставник не найдет нас в ближайшее время, то сама я никуда сегодня уже не дойду, будто бы долгожданный отдых на мерзлой земле, покрытой снегом, оказался пределом того, к чему я стремилась в этой жизни. Но если Данте замерзнет вместе со мной, то этого я себе не смогу простить и на том свете.

Сил мне хватило еще на одну-единственную сигнальную вспышку, после которой сознание уплыло в беспроглядную темноту, взирающую на меня с легким удивлением и, кажется, примесью гордости…

ГЛАВА 14

Тусклый серый рассвет застиг Ладислава всего в версте от Стольна Града. Некромант пошевелился и с трудом приподнялся на локте, мутным взглядом обозревая заснеженную обочину дороги. Ночь Излома вспоминалась какими-то обрывками – последнее четкое воспоминание было о том, как он сорвался из города, ощущая, как висок словно раздирает жгучей, жалящей болью, как в груди растет осознание чего-то неминуемого, надвигающегося с неотвратимостью прорвавшего плотину горного потока. Ладислав успел покинуть столь уютный постоялый двор и кинуться в ночь, нещадно подгоняя коня и чувствуя, как он опаздывает. Непростительно, невозможно опаздывает…

На него накатило, когда до избушки Лексея Вестникова оставалось всего ничего – с полверсты пролеском, не больше. Приступ головной боли скрутил некроманта, да так, что тот упал с лошади на обочину дороги, в снег, смешанный с комьями подмерзшей за ночь грязи. Он еще успел подумать о том, что зря отпустил девку одну к наставнику, зря оставил эту дурынду в ночь Дикой Охоты, а потом провалился на Грань…