Сорок пять - Александр Дюма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это другое дело. Теперь, когда я знаю, с кем у вас дела, я вас пропущу; прощайте, желаю удачи!
Борроме, увидев, что дорога свободна, бросил Никола Пулену в ответ на все его пожелания беглое «прощайте» и помчался вперед.
– Ну-ну, опять что-то новенькое, – сказал себе Никола Пулен, глядя вслед постепенно исчезающей во тьме рясе монаха, – но на кой черт мне знать, что происходит? Неужели я вхожу во вкус того, что вынужден делать! Фу-у!
И он пошел спать не с тем спокойствием, какое дает человеку чистая совесть, но с уверенностью, которую нам придает во всех жизненных обстоятельствах, какие бы шаткие они ни были, поддержка человека, стоящего выше нас.
В это время Борроме продолжал бежать с быстротой, которую придает стремление наверстать упущенное время.
Он очень хорошо знал привычки господина де Майена, и у него имелись причины торопиться, которые он совсем не считал нужным объяснять г-ну Никола Пулену.
Во всяком случае, он добежал, задыхаясь и весь в поту, до дворца Сен-Дени как раз в тот момент, когда герцог и герцогиня переговорили о важных делах и г-н де Майен прощался с сестрой, чтобы, освободившись, поехать к той даме, живущей в Сите, на которую имел основание жаловаться Жуаез.
Основательно обсудив прием короля и план десяти, брат и сестра убедились в следующем:
Король ничего не подозревал, и напасть на него становилось день ото дня все легче.
Самое важное было организовать отделения Лиги в северных провинциях, пока король не оказывал помощи брату и совсем пренебрегал Генрихом Наваррским.
Из этих двух врагов следовало бояться только герцога Анжуйского с его потаенным честолюбием; что же касается Генриха, то через хорошо осведомленных шпионов было известно, что у него три или четыре любовницы и он совершенно поглощен любовными делами.
– Париж подготовлен, – громко говорил Майен, – но союз с королевской семьей придает силу политикам и подлинным роялистам; надо подождать ссоры между королем и его союзниками; непостоянный характер Генриха, несомненно, очень скоро приведет к разрыву. А так как нас ничто не торопит, – продолжал говорить Майен, – подождем.
– А я, – тихо говорила герцогиня, – нуждалась в десятке людей, рассеянных по всем кварталам Парижа, чтобы поднять Париж после намеченного мною удара; я нашла этих десять человек, и мне больше ничего не нужно.
Только они успели произнести – один свой монолог, другая свои замечания в сторону, – как внезапно вошел Мейнвиль с сообщением, что Борроме хочет говорить с герцогом.
– Борроме! – удивленно сказал герцог. – Кто это?
– Монсеньер, – ответил Мейнвиль, – это тот, кого вы мне послали из Нанси, когда я просил у вашей светлости направить ко мне одного умного человека, а другого – деятельного.
– Я вспоминаю, я вам ответил, что у меня есть человек, обладающий обоими качествами, и послал вам капитана Борровилля. Разве он переменил имя и теперь зовется Борроме?
– Да, монсеньер, он переменил в имя и форму; его зовут Борроме, и он монах монастыря святого Иакова.
– Борровилль – монах?
– Да, монсеньер!
– Почему же он стал монахом? Дьявол, наверно, здорово веселится, если узнал его под рясой.
– Почему он монах?
Герцогиня сделала Мейнвилю знак молчать.
– Вы это узнаете позже, – продолжал тот, – это наша тайна, монсеньер, а пока что послушаем капитана Борровилля или брата Борроме, как вам угодно.
– Да, тем более что этот визит меня беспокоит, – сказала г-жа Монпансье.
– Признаюсь, и меня тоже, – ответил Мейнвиль.
– Тогда впустите его, не теряя ни минуты, – добавила герцогиня.
А герцог колебался между желанием выслушать посланца и боязнью не попасть на свидание с любовницей.
Он смотрел на дверь и на стенные часы.
Дверь открылась, на часах пробило одиннадцать.
– А, Борровилль, – сказал герцог, который, несмотря на дурное настроение, не был в силах удержаться от смеха, – как вы перерядились, мой друг.
– Монсеньер, я действительно неважно себя чувствую в этом чертовском обличье; но раз нужно, значит, нужно, как говорил герцог Гиз-отец.
– Во всяком случае, не я напялил на вас эту рясу, Борровилль, – сказал герцог, – поэтому прошу вас на меня не обижаться.
– Нет, монсеньер, это госпожа герцогиня; но я на нее не сержусь, раз это нужно, чтобы услужить ей.
– Хорошо, спасибо, капитан; ну а теперь что вы хотели сообщить нам в такой поздний час?
– То, что я, к сожалению, не мог сказать вам раньше, монсеньер, так как у меня на руках было все аббатство.
– Ну, хорошо, теперь говорите.
– Господин герцог, – сказал Борровилль, – король посылает помощь герцогу Анжуйскому.
– Ба! – ответил Майен. – Это старая песня; нам ее поют уже три года.
– О да! Но на этот раз, монсеньер, я даю вам проверенные сведения.
– Гм! – сказал Майен, вскинув голову, как лошадь, встающая на дыбы. – Как это проверенные?
– Сегодня, то есть ночью, в два часа, господин де Жуаез уехал в Руан. Он должен сесть на корабль в Дьеппе и отвезти в Антверпен три тысячи человек.
– Ого! – воскликнул герцог. – И кто вам это сказал, Борровилль?
– Человек, который отправляется в Наварру, монсеньер.
– В Наварру! К Генриху?
– Да, монсеньер.
– И кто же посылает его к Генриху?
– Король; да, монсеньер, король! И он везет письмо от короля.
– Кто этот человек?
– Его зовут Робер Брике.
– Дальше.
– Это большой друг отца Горанфло.
– Большой друг отца Горанфло?
– Они на «ты».
– И он посланец короля?
– В этом я уверен; из монастыря посылали в Лувр за охранной грамотой, ходил один из наших монахов.
– А этот монах?
– Это наш маленький вояка, Жак Клеман, тот самый, которого вы заметили, госпожа герцогиня.
– И он не показал вам письма? – сказал Майен. – Вот растяпа.
– Монсеньер, письма король ему не отдал; он отправил к посланцу своих людей с этим письмом.
– Нужно его перехватить, черт возьми!
– Обязательно нужно, – сказала герцогиня.
– Я так серьезно об этом думал, что решил послать с ним одного из моих людей, некого Эркюля; но Робер Брике заподозрил и отослал его.
– Вы должны были поехать сами.
– Невозможно.
– Почему?
– Он меня знает.
– Монахом, но не капитаном, надеюсь.
– Честное слово, не знаю. У этого Робера Брике очень проницательный взгляд.
– Что же это за человек? – спросил Майен.