Доброе слово - Эва Бернардинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пес и по сей день рыщет по саду, встанет у забора и все глядит и глядит, разыскивая друга; а тот — как в воду канул. И если сморит его полдневный сон, ему уж не снятся ни погони, ни превращения, когда он с чубуком в зубах водил хозяина на прогулку, не кричит пес из клетки голосом попугая Лоры и не купает ревущего малыша. Он мечтает о цыпленке, скулит, подзывая его, у щелей забора и относит к будке, чтобы тот дремал вместе с ним. Проснувшись, снова бегает, ищет его, скулит и тоскует: где ты, где, приятель?
Где ты?
Яромир Томечек, «Чудесная охота», 1974.
Перевод Л. Новогрудской.
Павел Францоуз
Пути писателя к рассказу и их истоки могут быть разными. Некоторые из этих путей начинаются с главного героя и его характера, иные с описания яркой жизненной ситуации или интересного случая, третьи — с проблемы, которую автору удалось увидеть, обнажить и осмыслить, не сделав еще конкретных зарисовок. Первым импульсом для рождения рассказа может быть, однако, казалось бы, совершеннейший пустяк, деталь, почти не имеющая значения, которая тем не менее сверкнет и зазвенит, пронзит душу автора и его разум, объединив их новой, неожиданной связью, и пробудит его фантазию. Увидали вы, например, малыша, играющего в пустом дворике, старика, который с трудом чинит свой дом, заметили капли росы на стебельке чертополоха, кто-то взглянул на вас приветливо, а то и неприветливо, в ваше окно барабанит дождь, и вы вдруг по свежим следам, покуда хоть что-то знаете об этом, начинаете ощущать потребность написать обо всем, что увидали, пока еще живете, пока способны увидеть эту росу, понять значение взгляда и испытать радость от тепла очага и счастье от крыши над головой, когда зарядят серые, нудные ноябрьские дожди.
Пути, ведущие к рассказу, — каждый раз иные и в то же время всегда одни и те же. Ибо то, что заставляет автора взять в руки перо и начать писать, всегда есть не что иное и никак не меньшее, нежели сама жизнь. А также — я так считаю — его человеческая потребность внести и свою лепту, чтобы она, жизнь, стала лучше.
Вьюга
— Проклятая усадьба, — выругался Гаек, доставая из новенькой почтальонской сумки денежный перевод, карандаш и несколько купюр. — В конторе их, как собак нерезаных, а чтоб за деньгами прийти, так это нет, пусть почтальон тащится. А то как же, будут они себя утруждать, да еще по такому снегу…
— Мне больше ничего нет? — тихо спросила женщина.
— Да вот и я говорю, если бы не эти деньги, так мне и делать-то здесь сегодня нечего!
И только выложив на стол вторую бумажку, он понял смысл ее вопроса.
— А… вы имеете в виду…
— Да, — сказала женщина, и в ее голосе опять затеплилась надежда.
— Нет, пани, ничего нет…
Опустив глаза к столу, где уже лежали две ассигнации, Гаек начал отсчитывать остальные.
Женщина молчала.
Он выложил на стол последнюю бумажку. Недовольно покачав головой, вновь собрал деньги и принялся их пересчитывать.
— Они обещали сообщить, как только что-нибудь прояснится.
— А вы попробуйте позвонить на почту, — посоветовал Гаек, вынимая огромный, как у официанта, бумажник, — может быть, утром что и передали.
Почувствовав внезапную слабость, женщина опустилась на стул. От волнения и тревоги лицо ее как-то сразу осунулось.
— Какой же я идиот, — пробурчал Гаек. Он начал обшаривать карманы своей шинели, хотя и знал, что там он ничего не найдет, так как даже свои личные (не казенные) деньги он не имел привычки держать в карманах.
* * *
Крыши изб были укрыты тяжелыми снежными перинами, на кольях поредевших заборов высились белые шапки снега, а телеграфные провода, в нескольких направлениях разбегавшиеся от почты, напоминали толстые корабельные канаты. И полевая дорога, ведущая в Самоты и за деревней круто забиравшая вверх, тоже скрылась под снегом. Теперь ее направление угадывалось лишь по телеграфным столбам, как бы провожавшим дорогу до середины холма, за которым она терялась в лесу. Но всего красивее был лес: контрастный, черно-белый, с голубыми тенями, притаившимися между заснеженных ветвей. Он стоял тихо и неподвижно, словно широко расставил ноги и напряг мускулы корней и крон, отягощенных этой белоснежной красотой мира.
Стоя у окна конторы, почтмейстер не мог налюбоваться этой картиной. До пенсии ему оставалось уже недолго; прожитые годы научили его ценить все прекрасное, все радовавшее глаз. Глядя вверх, на косогор, он думал о Гаеке, с утра ушедшем в ту сторону с почтой для Самот. Почтмейстеру представлялось, как и он, с сумкой через плечо, пробирается вместе с Гаеком по глубокому снегу сквозь синеватый лес, полной грудью вдыхая холодный и чистый воздух гор. Он надеялся, что сегодня Гаеку понравится разносить почту, что эти заснеженные холмы очаруют Гаека, как когда-то на всю жизнь околдовали его самого.
На телефонном пульте за спиной почтмейстера щелкнула клавиша. Он с трудом оторвался от окна. Звонила «шестерка». Ферма в Самотах. Почтмейстер подумал, что это опять фермер, он звонил сегодня уже раз пять, но оказалось, что это не он. В трубке раздался женский голос. Почтмейстер его сразу узнал. Это был голос, который он слышал и вчера и позавчера, голос, с тревогой и надеждой задававший один и тот же вопрос.
— К сожалению, нет, пани, — ответил он.
На секунду воцарилась такая тишина, что почтмейстер услышал в трубке дыхание женщины.
— Может, попробовать туда позвонить? — спросил он.
— Они сказали, что им звонить не стоит, обещали позвонить сами, как только что-нибудь выяснится. А если они еще сегодня позвонят, не могли бы вы…
— Разумеется, — не дал ей договорить почтмейстер. — Я тогда позвоню на ферму и попрошу позвать вас к телефону.
Около почты послышался звон бубенчиков. Скрипнула дверь, в коридоре раздался топот мужских шагов.
— Вы не сердитесь, что я вам без конца, но когда остается лишь ждать…
— Я все понимаю, — снова перебил ее почтмейстер. — Не волнуйтесь, если что-нибудь сообщат, я позвоню. Можете не сомневаться.
В контору вошел кучер Матвияк. Увидев, что почтмейстер говорит по телефону, он молча кивнул ему, стащил рукавицы и сунул руку в карман в поисках сигарет.
— Большое спасибо, — сказала женщина, — большое спасибо и с наступающим Новым годом.
Почтмейстер тоже хотел ее поздравить, но вовремя спохватился, понимая неуместность поздравления. Пока он прикидывал, что бы еще утешительного сказать ей, она уже
