Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин

Сунулись было к Сельге-видящей за советом, но та готовилась к свиданию с богами. После каждой весны, накануне праздника Купалы — бога, приводящего за собой новый, следующий год, Сельга всегда ходила в тайное место, где разговаривала с высшими, богами и духами. Советовалась о том, что тревожило родичей и спрашивала у богов о грядущем. Волхвовала по-своему, по-женски, понимали нее. Но раз боги ей отвечали, значит, принимали ее бабье волхвование.

Понятно, ей сейчас было ни до чего. Пришла на короткое время к найденышу, посмотрела на мужика, еле слышно сопящего на лежанке, и только сказала коротко — нет, не колдун, не вижу в нем черного. А кто таков — спросит заодно у богов. Больше не стала ничего говорить. Ушла.

Князь Кутря, ее мужик, только руками развел. Мол, сами знаете, если ей в башку что втемяшится, поперек не согнешь, надо ждать, значит, пока у богов спросит. Родичи в ответ тоже разводили руками. Все знали, Сельга — тихая-тихая, а норовом тверже гранита. Налетишь — только лоб расшибешь без пользы. Опять же, с богами разговаривает бестрепетно. Вот и попробуй скажи ей поперек слово…

Потом сообразили наконец. Послали мальца на святое капище, кого-нибудь из волхвов позвать, рассудить. Лучше, конечно, Ратню прийти, чем Туте-молчальнику, наказывали мальцу. Ратень хоть говорит, а Тутя, давший обет богам не расходовать силу на пустые слова, только кивает — да, нет. Пока придумаешь, как спросить, он, глядь, уже ушел обратно.

Тот убежал, прибежал, сказал — нет никого на капище, ушли куда-то волхвы. Опять незадача… И талы с чего-то как некормленые собаки озлились… Вспотеешь тут, думавши…

4

Перед свиданием с богами Сельга семь дней ничего не ела. Только пила теплую, чуть подслащенную медом воду. Много воды пила, омывая себя изнутри.

Первые дни она еще хлопотала по дому, нянькала маленького, двухгодовалого Любеню, постоянно цеплявшегося за мамку. Потом она окончательно ослабела от голода.

Все больше лежала под пушистым покровом из мягко выделанных, пятнистых шкур зимних рысей, уединившись и отдельной клети. Помнится, еще тонконогой девкой они без труда выдерживала семидневные голодовки, а теперь вроде и телом налилась, и чувствует себя крепче, не в пример прежней, а голодать стало куда труднее. Почему так? Может, роды забрали силу, ребятенок с молоком высосал, думала она.

Пока Сельга готовилась к таинству, домашние заботы взяла в свои руки старая Мотря. Та с ранней весны пролеживала бока камнем. По старческой немощи крепко просквозили ее холодные северные ветровичи. Теперь Хворст-зловредина, подземный бог, насылающий на людей болезни, никак не хотел отстать, ломал кости и крутил жилы, так что ни травяные настои, ни притирания из толченых грибов не помогали. Только Сельга, положив руки на распухшие места, могла сбросить на землю боль, да и то на короткое время.

Совсем уже собралась помирать баба Мотря, толковала про погребальный костер, про двух сынов, давным-давно посеченных в сваре между родами. Сулилась скоро увидеть их в светлом Ирии, передать приветы от всех. А тут, глядя на бледнеющую Сельгу, подхватилась, откуда только силы взялись. Подкашливая в кулак, Мотря быстрой белкой носилась по дому и все успевала: и за ребятенком, и за скотиной, и по стряпне. Кутря, глядя на нее, только крутил головой, посмеиваясь от удовольствия.

Он любил старую, почитая ее вместо родной матери. Мотря всегда становилась по его руку, когда своенравная, вспыльчивая Сельга ярила сердце на мужа. Случалось это не часто, но если уж жена расходилась, то даром что князь, впору было хвататься за щит, спасаясь от горшков и плошек, нацеленных точно в голову. Тогда только Мотря могла усмирить свою приемную дочь, без всякого стеснения схватив ее за волосья и тыкая носом в земляной пол, указать на место жены напротив и пониже мужа. Когда за волосья да носом в пол, получалось доходчивее, конечно…

Потом, остыв сердцем и вспоминая отшумевшую свару, все трое начинали смеяться над собой. Еще позже, когда Кутря и Сельга сплетались телами, как змеи сплетаются в неразделимый клубок, и ласкали друг друга до потного изнеможения, они сами не могли вспомнить, почему вздорили. В общем, хорошо жили, дружно. Не зря оба, по взаимному согласию, решили назвать своего первенца Любеней. Любый, значит…

Отгородившись от каждодневных забот, Сельге уютно было лежать неподвижно. Смотреть рассеянными глазами и потолок, покрытый сучковатым сосновым тесом, задумчиво перебирать руками ласковый мех. Не перепахивать мыслью нудные, ежедневные думы по хозяйству, а скользить поверху, по всему сразу. От голода тело слабело, но зато дух играл, кружился, как вольная птица в бескрайнем небе. Свободно птице лететь по небу, и таким же свободным становился дух. Ясным и острым, как лезвие ладно скованного меча. Казалось, еще немного, и можно будет, оставив неподвижное тело, воспарить духом под самые облака. Оттуда далеким взглядом глянуть на новые земли рода, раскинувшиеся теперь вдоль реки Лага. Лагья, как называли ее соседи-талы, чьи селения-стойбища располагались ниже по течению в двух-трех дневных переходах.

Шешня спозаранку собралась в лес по своим надобностям. Заметила Сельгу, обрадовалась компании, прицепилась репьем к подолу рубахи. С ходу, перебивая саму себя, Шешня начала взахлеб рассказывать ей о своих неприятностях, а эта сказка, известно, ни начала, ни конца не имеет. Их у нее всегда имелось в запасе неисчислимое множество. Послушать ее, так в Яви только и заботы у каждого, как бы сделать жизнь вздорной бабы горше горького отвара еловых шишек. И этот сказал, и та ответила, а эти посмотрели не так, а тот обругал ее паскудным словом, а оттуда наладили, послав куда дурных собак не гоняют… Всех ее жалоб не разобрать и спьяну слушая. Оставалось только следить за выражением ее костистого лица с длинными скулами, напоминающего степную скотину — лошадь, да в нужных местах сочувственно кивать или осуждающе трясти головой.

Сельга Шешню жалела. Мужик ее еще на Илень-реке был посечен на рати со свеями. Никакого другого охотника о двух головах, чтобы жить с ней, не нашлось. А как бабе без мужика? Свербеть ее начинает, ясно как днем. Родичи, конечно, совсем пропасть не дадут, бывает, кто и почешет ее промеж ног кожаным плодородием, если в охотку. Но это, понятно, только чтоб совсем бабе не одичать, этого для жизни мало. Отец-Сварог в стародавние времена не зря сотворил мужчину и женщину одновременно. Указал, значит, соединяться друг с другом, чтобы стать вдвое сильнее, сливаться в целое не только семенем, но и умом, и духом.

Три лета назад Шешня родила сына. Назвала его Сваней, почтила память своего давно умершего деда. Вроде угомонилась сначала, отмякла даже, начала часто показывать крупные зубы в задумчивой материнской улыбке. Но ребенок был зачат на капище, при помощи волхвов. Только им, знающим заговоры и тайны рождений, удалось вспахать эту ниву, в чем давно уже отчаялись остальные мужчины рода. Значит, как водится, мальчик был обещан богам. Теперь пришлось отдать на воспитание и взросление в святилище, что отстроили себе волхвы Тутя и Ратень взамен сгоревшего на Илене.