Блокада - Сергей Малицкий

— И ты… — начал Пустой.

— Мне было тринадцать, — пожала плечами Лента. — Я, конечно, вышла из детского возраста, но была еще круглой дурой. Я осталась дома одна, открыла ящик, нашла провод, какой-то шлем, воткнула вилку в розетку, натянула шлем на голову и увидела, как в комнату входит Нотта. Не скажу, что я испугалась. Я подумала, что сейчас она заберет у меня это устройство, а ведь я могла бы узнать, что обо мне думает эта женщина на самом деле. И что она думает о моем отце. И я выкрутила единственную рукоять до упора влево.

— И оказалась здесь, — продолжил Пустой.

— Далеко отсюда, — призналась Лента. — В какой-то степи, где трава была как стальная проволока, а с неба лился желтый дождь, от которого кожа начинала слезать. Но меня быстро нашли. Появился какой-то человек в сером, потом прилетел беспилотник, в котором для меня обнаружился закуток. В тот же день я оказалась на горной базе, а к вечеру прибыла по канатной дороге в основную. Там мне и рассказали все… И то, что мой отец работает уже на светлых, и что я зря сунула голову в это изобретение каких-то плохих аху, и что устройство сгорело и я сама чудом осталась жива, и что меня вернут при первой возможности. Но возможности пришлось ждать слишком долго, и я сбежала.

— Подожди, — нахмурился Пустой. — Это было когда?

— Весной, — наморщила лоб Лента. — Я заканчивала шестой класс.

— Так ты, выходит, неуч? — воскликнул механик.

— Пустой… — На ажурной лестнице, с опаской поглядывая вниз, появился Рашпик. — Там внизу Кобба и этот, ну который был раньше Ройнагом. Они спрашивают, скоро ли ты закончишь.

— Иди, Рашпик, — кивнул Пустой. — Скажи, что скоро.

— Пустой… — Рашпик почесал затылок. — Мы уже все гири подняли. И смотрю, Коркин зря цепи дергает: его гиря тоже поднялась. Я спросить хотел. Точнее, сказать.

— Говори, Рашпик, — разрешил Пустой.

— Дело вот в чем, — замялся толстяк. — Меня же Бриша не разрешила оставить — сказала, что что-то черное у меня внутри. Ну если она не может меня проглядеть! А тут еще Филя мне наговорил, что тот, у кого черное внутри, тот может стать Тарану. Так вот, я, конечно, не Хантик, и не Филя, и тем более не этот Коркин, который задаром валенки раздает, я сам ему до сих пор пять монет за валенки должен, ты уж прости меня, Коркин, рассчитаюсь, как мне механик деньги заплатит. Но я про другое — я про черное. Я не хочу быть Тарану, Пустой. Я даже согласен, если меня настоящий Тарану на части порвет, но сам Тарану я быть не хочу, поэтому сейчас все тебе скажу. Я, Пустой, плохой лесовик, или разгонец, как там у вас. Я воровал много, и у Хантика, и у тебя, и Филю обманывал, и карманы обчищал у пьяных, что у Хантикова трактира валялись, но самое главное не это. Ты уж прости меня, Коркин, но того лесовика, который Ярку побил, она не убивала. Я у нее стрелу украл, лук взял у старого бондаря да дождался того гада в прилесье. И прострелил ему причинное место. И обобрал его, вот.

Сказал и зажмурился и только руки пальцами перед собой растопырил, чтобы разглядеть, превращается он в Тарану или нет.

— Ну, — нетерпеливо пробубнил Рашпик, — что дальше-то?

— Иди, Рашпик, — сказал ему Пустой, — все в порядке. И ты иди, Коркин, здесь все, что можно было сделать, уже сделано. И ты… — Он обернулся к Ленте. — Ты ведь еще что-то хотела сказать?

— Я знаю, как тебя зовут на самом деле, — прошептала девчонка.

— Откуда? — удивился Пустой.

— Я нашла на теле Сишека твое свидетельство о браке. Старик зачем-то его хранил. И там написано и мое имя тоже.

— Нотта выдавала себя за тебя, — объяснил Пустой. — Уничтожь его.

— Бедный мой отец, — покачала головой Лента. — Он любил ее не как дочь.

— Фотографию не уничтожай только, — попросил Пустой. — Мы начнем с нее наш альбом. Я хочу, чтобы у нас был альбом.

— У нас? — переспросила она тихо.

Коркин уходил медленно, голоса Пустого и Ленты становились все тише, но он продолжал прислушиваться к каждому слову, хотя не все слова понимал. Но ему казалось, что они говорят о чем-то важном. Наверное, так и нужно было, особенно перед смертью. Нет, что ни говори, а Пустой — сумасшедший.

— У тебя красивая фамилия. Ты из французов?

— Нет, из немцев.

50

— Ты можешь теперь ответить мне, почему старший мастер отправился вслед за Мотом? Почему он не остался здесь и не исправил механизм?

Голос Коббы, который стоял в центре зала с двумя обнаженными клинками в руках, метался между колоннами, взлетал к потолку и звенел в деталях загадочного устройства. По крайней мере, Филе устройство казалось загадочным. Но еще более загадочным Филе показалось поведение Пустого. Нельзя сказать, чтобы механик не волновался, пот лил с него градом, да и пальцы дрожали, чего до сей поры мальчишка не замечал ни разу, но за ремонт Пустой взялся явно не с той стороны. Сначала он целый час бродил по решетчатым переходам и всматривался в шестерни и рычаги, даже пытался сдвинуть некоторые из них или посчитать количество зубцов. Потом он дал Ярке банку с графитом и отправил смазывать все те сочленения и узлы, которые перед этим пометил мелом. Филя, конечно, отправился вслед за недотрогой: мало ли что у нее пальцы самые тонкие — так смазывать тоже с умом надо. Однако после этого Пустой вовсе задал всем загадку — даже Яни-Ра, которая посматривала на механика с надеждой, сменила надежду на отчаяние. Пустой начал стучать по колоколам. Тяжелые цилиндры, которые висели под самым потолком и к которым подходили то ли молотки, то ли гладилки с ребристыми серыми колесами, занимали ряд от одной торцевой стены до другой. И вот Пустому вздумалось бродить по этой лестнице и стучать по этим цилиндрам универсальным ключом. У Фили даже голова разболелась — хорошо еще, что стучал с каждым ударом Пустой все тише и тише, а потом и вовсе начал скрести колокола (или как они там назывались: у Пустого был такой же, только маленький — Филя каждый раз, заходя в склад с глинками, головой о него стучался) металлической щеткой. Филя даже спросил в сердцах, смазывая те самые приводы на молотках и гладилках: скрести-то их зачем? Пустой посмотрел на него сначала как на пустое место, а потом пробурчал сущую глупость: чтоб блестело. У Фили даже настроение испортилось. Хотя с чего ему было быть хорошим? В дверях здания расположился с пулеметом, который аху без труда привели в порядок, Ройнаг, посредине зала прыгал с мечами и бормотал какие-то молитвы мерзкий Кобба, а Коркин бродил за Яркой и ныл, что именно он на собственном горбу притащил из леса в мастерскую к Пустому этого негодяя. Хорошо еще, хоть Пустой перестал в конце концов стучать по колоколам и определил всем своим «приятелям», кому какие лебедки крутить, какие гири подтягивать к потолку. Тут Коркин от Пустого отстал, потому как пошел тянуть самые большие гири, что висели за воротами. Зато Филе достались мелкие гирьки — он еще подумал, когда вздергивал их одну за другой, что если сломает хоть одну лебедку, то подметанием какой-нибудь улицы явно не обойдется, хотя Пустой с ним и за прошлую лебедку не рассчитался.

Гири заняли места в контрольных точках, и Филя бросился разыскивать Пустого. Не то чтобы подивиться на его чудачества, но хотя бы расспросить, что это за устройство, зачем столько колоколов, и если это музыкальные часы, о которых Пустой как-то ему рассказывал, то где тогда стрелки или цифры? Или весь секрет в двенадцати окнах? Нашел Пустого Филя быстро, но Лента, которая ходила за механиком как страж, не дала произнести мальчишке ни слова. Пустой стоял возле Рени-Ка и Яни-Ра и вертел на пальце черный диск-настройку к нейтрализатору. Рени-Ка что-то Пустому объяснял, а тот подносил диск к уху, прислушивался к едва различимому жужжанию или звону, вставлял в диск нейтрализатор, поворачивал его и так и этак и вновь что-то слушал и прикидывал.

«Беда», — разочарованно подумал Филя, особенно когда поймал взгляд Яни-Ра. Вся былая спесь со светлой куда-то слетела, и осталась только боль, разочарование и ненависть. Одно было непонятно — на кого ненависть была обращена: на Пустого или на Ройнага, что посмел пнуть светлую коленом. Хотя Филя и сам бы с удовольствием пнул Яни-Ра коленом, правда, сделал бы это медленно и нежно. И лучше не коленом, а ладонью. Тут Яни-Ра словно поняла, о чем думает мальчишка, потому что глаза ее вспыхнули гневом, а стиснутый кулак недвусмысленно закачался именно в адрес помощника Пустого. Филя тут же ринулся прочь, едва не свалился с лестницы, но зацепился за колокол, который громыхнул так, что со стороны механика донеслось гневное:

— Уволю, Филипп!

Пришлось вовсе спрятаться за одну из колонн и через какие-то минут пять гадать, зачем Пустой вместе с Лентой выбивают шпонки и переворачивают некоторые шестеренки, а некоторые меняют местами. Так что теперь, когда всех помощников Пустого согнали в кучу перед вратами, включая и раздраженно цокающего, волочащего подраненный хвост Рука, Филя был точно уверен, что Пустой собрался уйти из жизни с музыкой, а именно — с колокольным звоном. Жаль только, публики было маловато: Кобба выгнал воинов аху охранять здание снаружи.