Империй - Роберт Харрис

Я сразу понял, что он, как обычно, шлялся всю ночь и теперь находился не в лучшем расположении духа из-за того, что его разбудили. Его красивый подбородок покрывала густая щетина, он то и дело сплевывал, словно не в состоянии выносить отвратительный вкус, царящий во рту после затяжной попойки.

Когда Целий осторожно подошел ко мне и спросил, что мне, во имя Юпитера, здесь понадобилось, я не нашел ничего лучшего, чем сказать, что хочу занять у него немного денег. Он подозрительно скосил на меня глаза и поинтересовался:

– Для чего?

– Видишь ли, есть одна девушка… – беспомощно забормотал я. В свое время, когда Целий просил у меня денег, то ссылался именно на эту причину, и я сейчас не сумел придумать ничего умнее.

Я попытался отвести его в сторону, опасаясь, что из дома может появиться Красс и увидеть нас вдвоем, но он стряхнул мою руку и остался стоять, покачиваясь, возле сточной канавы.

– Девушка? – недоверчиво переспросил Целий. – У тебя? – А затем захохотал. Но от смеха у него, очевидно, заболела голова, поскольку он тут же умолк и со стоном прижал ладони к вискам. – Если бы у меня были деньги, Тирон, я бы с радостью не просто одолжил, а подарил бы их тебе, поскольку, помимо Цицерона, в мире нет человека, которого мне видеть приятнее, чем тебя. Но, во-первых, у меня их нет, в во-вторых, ты – не из тех, кто имеет дело с девками. Так для чего тебе деньги на самом деле?

Целий наклонился и внимательно посмотрел на меня. Ощутив идущий от него кислый запах перегара, я невольно сморщился, он же истолковал это как гримасу вины.

– Так и есть, ты врешь! – сказал Целий, и лицо его расплылось в широкой самодовольной улыбке. – Цицерон послал тебя, чтобы что-то выведать.

Я стал умолять его отойти подальше от дома, и на этот раз он согласился, однако ходьба явно не приносила ему удовольствия, поэтому вскоре он снова остановился и предупреждающим жестом поднял палец. Его глаза налились кровью, в горле послышалось предостерегающее рычание, и в следующий момент из глотки Целия вырвался такой мощный фонтан блевотины, что я невольно представил себе служанку, выливающую на улицу ведро помоев. Да простит меня читатель за столь малоприятные детали, но эта сцена совершенно неожиданно всплыла в моей памяти только сейчас, после стольких лет забвения, и еще раз заставила от души посмеяться.

Как бы то ни было, могучий приступ рвоты, похоже, привел Целия в себя и прочистил мозги. Он спросил меня, что нужно Цицерону.

– А ты как думаешь? – теряя терпение, спросил его я.

– Я хотел бы помочь вам, Тирон, – ответил Целий, вытирая рот тыльной стороной ладони, – и помогу, если это в моих силах. Жить под одной крышей с Крассом вовсе не так приятно, как с Цицероном. Старая Лысина – страшное дерьмо, даже хуже, чем мой папаша. Он требует, чтобы я с утра до вечера осваивал бухгалтерскую науку, а скучнее этого занятия не придумаешь, если не считать торгового законодательства, которым он мучил меня на протяжении последнего месяца. А вот к тому, что касается политики, он меня и близко не подпускает.

Я задал ему еще несколько вопросов, в том числе и о целях сегодняшнего визита Цезаря, но очень скоро понял, что Целий действительно ничего не знает о замыслах Красса. Он, конечно, мог что-то скрывать, но, учитывая его обычную словоохотливость, если не сказать болтливость, это было маловероятно. Когда я поблагодарил его и уже повернулся, чтобы уйти, Целий вдруг схватил меня за локоть.

– Цицерону, наверное, туго, если он ищет помощи даже у меня, – с необычной для него серьезностью пробормотал парень. – Передай ему, что я сожалею. Он стоит дюжины таких, как Красс и мой папочка, вместе взятые.

Я не ожидал увидеть Целия в ближайшее время и выбросил его из головы, поскольку весь остаток дня был крайне занят в связи с голосованием по закону о взятках. Цицерон также был очень занят, работая с трибами и на форуме и убеждая всех в полезности предложенного Фигулом документа. С особым удовольствием он обнаружил под штандартом с надписью ВЕТУРИЯ несколько сот граждан Ближней Галлии, приехавших, чтобы поддержать его избирательную кампанию. Они должны были голосовать впервые. Цицерон немного поговорил с ними, доказывая важность раз и навсегда покончить с взяточничеством, а когда отошел, в глазах у него блестели слезы.

– Бедные люди! – пробормотал он. – Проделать такой дальний путь лишь для того, чтобы быть обманутыми с помощью денег Красса! Но если мы сможем провести нынешний закон, у нас появится возможность прищемить хвост этому мерзавцу!

Мне казалось, что усилия Цицерона принесли результат и Фигулов закон будет принят, поскольку большинство все же не было подкуплено. Однако днем плебейский трибун Муций Орестиний (в свое время его обвинили в воровстве и он пришел за защитой к Цицерону) вышел на ростру и стал поносить законопроект, называя его «посягательством аристократов на единство плебса». Он помянул и Цицерона, заявив, что «этот человек не подходит на пост консула и, хотя выставляет себя другом народа, не сделал для него ничего полезного, преследуя лишь собственные корыстные интересы». Так он и сказал – слово в слово. Одна часть толпы зашикала и засвистела, другая (состоящая, полагаю, из тех, кто привык продавать свои голоса и намеревался делать это впредь) разразилась одобрительными криками.

Для Цицерона это оказалось чересчур. В конце концов, не прошло и года с того дня, когда он добился оправдания Муция, и если тот теперь, подобно крысе, бежит с корабля, это означает, что корабль не просто тонет, а уже пошел ко дну. С красным от ярости и жары лицом он протолкался к ступеням храма и потребовал, чтобы ему предоставили слово для ответа.

– Кто оплатил твой голос, Муций? – прокричал он, но тот сделал вид, что не слышит. Люди вокруг нас указывали на Цицерона, подталкивали его вперед и громко требовали предоставить ему слово, но было очевидно, что Муцию это было совершенно ни к чему. Подняв руку, он торжественно объявил, что накладывает вето на законопроект. В разверзшемся после этого кромешном аду, в потасовках, начавшихся между соперничающими группировками, Фигулову закону пришел конец. Сам Фигул объявил, что на завтрашний день он назначает заседание Сената, которому предстоит решить, что делать дальше.

Это был горький момент для Цицерона. Когда мы вернулись домой и он с трудом закрыл дверь, оставив на улице своих сторонников, я испугался, что ему вновь станет плохо – так же, как случилось накануне выборов эдилов. Он слишком устал, чтобы играть с Туллией, и даже когда вниз спустилась Теренция с маленьким Марком и показала, как малыш научился делать первые шаги, Цицерон не схватил сына и не подкинул его в воздух, как делал это каждый раз по возвращении домой. Он лишь с отсутствующим видом потрепал малыша по щеке, а затем, тяжело ступая, пошел в свой кабинет. Однако, открыв дверь, Цицерон замер на пороге и изумленно вытаращил глаза на человека, сидевшего за его письменным столом. Этим незваным гостем был Целий Руф.

Находившийся там же Лаурей принялся оправдываться, говоря, что просил господина подождать в таблинуме, но тот заявил, что пришел по крайне секретному делу и не хочет, чтобы его видели все кто попало.

– Все в порядке, можешь идти, – успокоил раба Цицерон и, обратившись к гостю, сказал: – Я всегда рад видеть тебя, Целий, но, боюсь, в конце столь утомительного и полного разочарований дня моя компания покажется тебе скучной.

В ответ на это Целий лишь улыбнулся и заявил:

– Возможно, у меня есть новости, которые поднимут тебе настроение.

– Что, умер Красс?

– Наоборот, – как молодой конь, заржал Целий, – жив, здоров и сегодня вечером собирает большое совещание в предвкушении победы на выборах.

– Правда? – вздернул брови Цицерон, и я увидел, как краска возвращается на его лицо, и оно хорошеет, словно цветок, омытый дождем. – Кто будет присутствовать на этом совещании?

– Катилина, Гибрида, Цезарь и кто-то еще. Кто точно, я не знаю. Но когда я уходил, рабы уже расставляли стулья. Я узнал об этом от одного из секретарей Красса, разносившего приглашения как раз в то время, когда проходило народное собрание.

– Ну-ну, – задумчиво промурлыкал Цицерон. – Что бы я только ни отдал, чтобы подслушать их речи сквозь замочную скважину!

– Это можно устроить, – беззаботно ответил Целий. – Совещание будет проходить в зале, где Красс всегда проводит свои деловые встречи. Иногда, как сообщил мне мой человек, он желает, чтобы рядом находился секретарь и вел записи этих бесед, но так, чтобы собеседники об этом не знали. Специально для этого в комнате оборудовали потайную нишу, спрятанную за гобеленом. Мой информатор даже показал мне ее.

– Ты хочешь сказать, что Красс подслушивает даже самого себя? – с удивлением спросил Цицерон. – Какой государственный деятель станет заниматься такими вещами?