Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Скибинских (Лихно)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ни за что! А за те слова вы уж меня извините, я совсем не то хотел…
— Ладно, ладно, я забыла об этом.
Она огляделась в полутемной аллее.
— Ой, куда мы забрели? Пойдемте обратно!
— Почему?
— Да тут, наверно, шантрапа какая-нибудь… Вон, с гитарой…
Из глубины аллеи доносились гитарные переборы и виднелась парочка на скамейке. Попова потянула Алексея Павловича под руку обратно, но он пригляделся — это были знакомые личности: Лешка и Машка. Девчонка старательно тренькала на гитаре, а Лешка с видом мэтра одобрительно похлопывал ее по плечу
— Айн момент, — сказал Алексей Павлович, — мы с этой шантрапой сейчас разберемся…
— Не надо! — забеспокоилась Попова. — Я понимаю, вы храбрый человек, воевали, но не надо…
Однако он уже шагал к ребятам.
— Эй, пионеры, не засиделись вы тут, а? На часы гляньте!
— Ты что, дед? — засмеялся Лешка.
Алексей Павлович не успел ничего сказать — на Лешку налетела испуганная и оттого еще более воинственная Попова.
— Не смей разговаривать со старшими на «ты»! И какой он тебе «дед»!
— Родной, — оторопел Лешка.
— Что?!
— Ну да, ну да, — неловко затоптался Алексей Павлович. — Свои мы, тут все свои…
— Ничего не понимаю! — возмутилась Попова.
Лешка любезно взялся ей все объяснять:
— Понимаете, это мой родной дедушка Алексей Павлович. Это — моя знакомая Маша. А вы… Извините, дедушка нас не представил…
Алексей Павлович затруднился произвести взаимное представление, и Попова выручила его, протянула по-мужски руку:
— Попова!
Лешка ответил вежливым рукопожатием.
— Вера Семеновна, — добавил Алексей Павлович.
— Сергеевна, — уточнила она.
— Ох, извините…
— Ничего, ничего… Какие симпатичные ребята!
— Ага, только взрывоопасные! — проворчал Алексей Павлович. — Небось готовят новый концерт для академика с лифтом…
— Что? — не поняла Попова.
— У дедушки сегодня просто такое настроение, — вновь любезно пояснил Лешка. — Он и отчество ваше подзабыл, и нам забыл сказать «здрасьте»!
Его ирония стала последней каплей, после которой Алексей Павлович взвился от идиотизма ситуации.
— Здрасьте и до свиданья! Опять мне, что ли, от ее отца выговор принимать? А ну марш домой!
— Что с тобой, дед? — изумился Лешка и опять съязвил: — А-а, не на ту ногу приземлился? Вы знаете, дед у меня — ас! Совершил затяжной прыжок из окна без парашюта…
Напоминание о приключении еще более разъярило Алексея Павловича. На его скулах набрякли желваки.
— А ну домой!
Но те же фамильные желваки заиграли и на костлявых скулах Лешки. Он снова вызывающе положил руку Машке на плечо.
— Нет, мы еще погуляем. А ты, дедушка, отдохни, у тебя был нелегкий день.
— Что-о? Это ты кому…
— Тебе, дедушка, тебе. Ты меня вырастил, выучил — и спасибо!
— Сопляк! — сорвался с тормозов дед.
— Алексей Павлович… — попробовала вмешаться Попова.
Но его уже нельзя было остановить.
— А ну марш домой! По-доброму советую!
Но и Лешку тоже понесло без удержу.
— Хватит, насоветовал! А дальше я как-нибудь без тебя разберусь, когда спать ложиться, на кого учиться, с кем жениться..
— Ну, мы дома с тобой потолкуем… Жених!
— Ах, простите, — запаясничал Лешка, — совсем забыл, жених — это вы! Мне рановато, а вы в самый раз созрели…
Дед оборвал его увесистой оплеухой. И быстро пошел прочь.
Попова бросилась за ним.
Лешка схватился за щеку и, чуть не плача от нелегкой дедовой руки, продолжал кривляться перед Машкой.
— Ах, Маша, Маша, жених обиделся! А невеста побежала его утешать, только бы догнала, не рассыпалась…
Он опять не договорил — девчонка, не проронившая до сих пор ни слова, так же молча влепила ему пощечину с другой стороны. И тоже убежала по аллее.
А бедный Лешка замер, держась руками за обе щеки.
Алексей Павлович свернул с аллеи, пошагал напрямик через кусты, забился в какую-то глухомань и там уселся на пенек — сгорбившимся комком, усталый и одинокий.
Попова не сразу нашла его. А когда нашла, не знала, что сказать. Просто присела на другой пенек рядом.
Он заговорил сам. Глухо, отчаянно.
— Вот так жизнь оборачивается… Все самое дорогое — раз — и нету! Все, чем жил…
— Ну зачем же так…
— А как? Ладно, понимаю, я — прошлое. Но ведь живешь-то тем, что это прошлое не зря было и что будет у него продолжение… А тут — все, не нужен! Без тебя разберутся, без этого осколка прошлого…
Она осторожно тронула его руку.
— Не надо так, пожалуйста!
— Да-да, простите.
Он яростно провел ладонью по лицу, будто пытаясь все стереть. Но не стерлось, не успокоилось. Он вновь заговорил быстро, с болью и каким-то удивлением.
— Я ж только вчера… ну просто вчера… в ванночке его купал! Кроха такой был костлявенький… Но шустрый! Никто с ним совладать не мог, только я. Он мать-отца вмиг обрызгает с ног до головы и пищит: «Деду хочу, деду!» Ну те — мокрые — и рады мне его сбагрить. Он меня тоже живо до нитки вымочит, но я — хоть бы хны! И весь он… ну просто весь, от пяточек до макушечки, вот тут умещался…
Алексей Павлович с горестным недоумением глядел на свои растопыренные ладони, пытаясь постичь непостижимое. Впрочем, чего уж тут такого непостижимого — банальный житейский круговорот. И хотя глаза Поповой были полны сочувствия, она смогла утешить его тоже вполне банально:
— Что поделаешь, мы стареем, они растут — закон жизни.
Это его явно не утешило. Она продолжала:
— Да, они растут и вырастают какими-то… ну совсем не такими, какими были мы. Вот ведь еще мальчишка, а сколько ярости, какая убежденность, что он прав, он один! А как хорохорился перед девчонкой… Глаза горят, слова опережают мысли! Что за характер, откуда только это берется…
Алексей Павлович вдруг сказал безнадежно:
— Откуда, откуда. Ясно откуда: мой у него характер. Мой… В том-то и вся беда!
Попова икнула, словно проглотила горошину. А потом не выдержала и рассмеялась. Он покосился на нее с обидой. Она оборвала смех.
— Извините, но, похоже, вы сами разберетесь, а я вам не советчик. Нет у меня ни детей, ни внуков…
Он, все еще в запале, буркнул:
— Ну и, значит счастливая вы — без этих паршивцев!
— Какое уж тут счастье, — просто сказала Попова. — Всю жизнь одна.
Он опомнился, взмолился:
— Извините меня, дурака! Я все только о своем, простите!
— Что вы… Ничего, я привыкла.
Она съежилась от порыва ветра, обхватила себя обеими руками.
— Холодно… Пойдемте?
Ночью в доме было тихо и печально. Нарушали тишину лишь мерные шлепки падающих в кухонную мойку капель из неплотно закрытого крана. Алексей Павлович стоял,
