Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Что касается власти должностных лиц, то ее ограничение было не целью борьбы, которая велась между старыми и новыми гражданами, а одним из самых важных ее последствий. В начале сословных распрей, т. е. в начале борьбы из-за обладания консульскою властью, эта последняя была единой и нераздельною властью, в сущности походившею на царскую, и консул имел, подобно прежним царям, право назначать всех подчиненных ему должностных лиц по своему свободному личному выбору; а в конце этой борьбы самые важные отрасли управления — судопроизводство, уличная полиция, выбор сенаторов и всадников, оценка и заведование государственной казной — были выделены из сферы консульской деятельности и перешли к должностным лицам, которые, подобно консулу, назначались общиной и скорее стояли наравне с ним, чем были ему подчинены. Консульская должность, когда-то бывшая единственною постоянною общинною должностью, стала теперь даже не безусловно самой высшей: в ряду вновь учреждавшихся и распределявшихся по рангам должностей консулы хотя и стояли выше преторов, эдилов и квесторов, но были ниже цензоров, которые заведовали кроме самых важных финансовых дел также составлением гражданских, всаднических и сенаторских списков и вместе с тем имели в своих руках совершенно произвольный нравственный контроль над всей общиной и притом как над самым последним, так и над самым знатным из ее граждан. Понятие об ограниченной должностной власти или о компетенции, первоначально считавшееся, по римскому государственному праву, несовместимым с понятием о верховной должности, мало-помалу пробило себе дорогу и уничтожило более древнее понятие об едином и нераздельном полновластии (imperium). Началом этой перемены уже было учреждение других постоянных должностей, в особенности квестуры, а вполне ее осуществили законы Лициния (387) [367 г.], которые поручили двум первым из числа трех высших должностных лиц администрацию и военное дело, а третьему — судопроизводство. Но этим дело не ограничилось. Хотя по закону консулы пользовались всегда и везде одинаковою властью, но на самом деле они издавна разделяли между собой различные области должностных занятий (provinciae). Первоначально это делалось путем добровольного соглашения или, в случае если бы соглашение не состоялось, путем вынимания жребия; но другие общинные власти стали постепенно вмешиваться в эти фактические разграничения консульской компетенции. Тогда установилось обыкновение, что сенат ежегодно разграничивал должностные сферы и хотя сам не распределял их между должностными лицами, но при помощи советов и просьб имел решительное влияние и на личные вопросы. В крайних случаях сенат испрашивал общинное постановление, окончательно разрешавшее вопрос о компетенции; впрочем, правительство очень редко прибегало к этому сомнительному средству. Кроме того, у консулов было отнято право решать самые важные дела, как например вопросы, касающиеся заключения мирных договоров; в этих случаях они были обязаны обращаться к сенату и действовать по его указаниям. Наконец, в крайнем случае сенат мог во всякое время устранить консула от должности, так как в силу обычая, который хотя никогда не был облечен в форму закона, но и никогда фактически не нарушался, назначение диктатуры зависело от решения сената и самое назначение на эту должность того или другого лица хотя и было предоставлено законом консулу, но на деле обыкновенно зависело от сената.

Старинное единство и полнота власти сохранились в диктатуре долее, чем в консульстве; хотя диктатура в качестве экстраординарной магистратуры, естественно, всегда имела на практике какое-нибудь особое назначение, тем не менее диктатор был юридически гораздо менее ограничен в своей компетенции, нежели консул. Однако и в эту сферу мало-помалу проникло новое понятие о компетенции, возникшее в римском законодательстве. В 391 г. [363 г.] мы в первый раз находим диктатора, назначенного из-за богословских недоразумений исключительно для совершения одного религиозного обряда; и хотя этот самый диктатор — вероятно, без формального нарушения конституции — не стеснялся предоставленной ему компетенцией и наперекор ей вступил в командование армией, но такая оппозиция со стороны магистратуры уже не повторялась при позднейших подобных назначениях, которые начиная с 403 г. [351 г.] встречаются очень часто; с тех пор и диктаторы считали себя связанными своей особой компетенцией. Наконец, дальнейшие и очень значительные стеснения магистратуры заключались в изданном в 412 г. [342 г.] запрещении занимать одновременно несколько ординарных курульных должностей, в изданном в то же время предписании, что одно и то же лицо может занять прежнюю должность не иначе как после истечения десятилетнего промежутка времени, и в принадлежавшем к более поздней поре постановлении, что фактически самая высшая должность — должность цензора — не может быть вторично занята одним и тем же лицом (489) [265 г.]. Впрочем, правительство еще было достаточно сильно, для того чтобы не бояться своих полезных слуг и не оставлять самых способных между ними без дела; храбрые офицеры очень часто освобождались от обязанности соблюдать вышеприведенные правила 112 так, например, Квинт Фабий Руллиан был в течение двадцати восьми лет пять раз консулом, а Марк Валерий Корв (384—483) [370—271 г.], шесть раз занимавший консульскую должность — в первый раз на двадцать третьем году своей жизни, а в последний раз на семьдесят втором, — был при трех поколениях защитником для своих соотечественников и ужасом для их врагов, пока не сошел в могилу столетним старцем.

Между тем римское должностное лицо все полнее и решительнее превращалось из неограниченного властелина в связанного законами поверенного и руководителя делами общины, и старинная контрмагистратура — народный трибунат — в то же время подвергалась однородному, более внутреннему, нежели внешнему, преобразованию. В общинном быту народный трибунат исполнял двойное назначение. Сначала он должен был охранять мелкий и слабый люд от насилий и высокомерия должностных лиц таким способом, который был в некоторой степени революционным (auxilium); впоследствии им пользовались для того, чтобы устранять установленную законом неравноправность простых граждан и привилегий родовой знати. Это последнее назначение он уже выполнил. А его первоначальная цель была сама по себе скорее демократическим идеалом, чем политической возможностью; к тому же этот идеал был так же ненавистен для плебейской аристократии, в руках которой должен был находиться и действительно находился трибунат, и так же непримирим с новой общинной организацией, возникшей из уравнения сословий и едва ли не более прежнего окрашенной аристократическими тенденциями, как он был ненавистен родовой знати и непримирим с находившеюся в руках патрициев консульскою властью. Но, вместо того, чтобы упразднить трибунат, сочли за лучшее превратить его из орудия оппозиции в органы правительства и включили в круг правительственной магистратуры тех самых народных трибунов, которые были искони устранены от всякого участия в управлении и не были ни должностными лицами, ни членами сената. Первоначально они стояли по своей юрисдикции наравне с консулами и еще на первых этапах сословной борьбы приобрели наравне с консулами право законодательной инициативы; а потом они были поставлены наравне с консулами и по отношению к фактически властвовавшему сенату, хотя нам и неизвестно в точности, когда именно это случилось: вероятно, при окончательном уравнении сословий или вскоре после него. До тех пор они присутствовали при сенатских прениях, сидя на скамье подле двери, а теперь они получили наравне и рядом с другими должностными лицами особые места в самом сенате, равно как право участвовать в прениях. Им, правда, не было предоставлено право голоса, но это делалось в силу общего основного положения римского государственного права, что советы подавал только тот, кто не был призван действовать, вследствие чего и все состоявшие на действительной службе должностные лица до истечения годового срока только присутствовали в общинном совете, но не имели права голоса. Но и на этом не остановились. Трибунам была предоставлена отличительная прерогатива высшей магистратуры, до тех пор принадлежавшая среди ординарных должностных лиц только консулам и преторам, — право созывать сенат, обращаться к нему за указаниями и испрашивать его решения 113 . И это было в порядке вещей: с тех пор как управление перешло от родовой знати к соединенной аристократии, вожди плебейской аристократии должны были стоять в сенате на равной ноге с вождями аристократии патрицианской. Когда эта, первоначально устраненная от всякого участия в государственном управлении, оппозиционная коллегия сделалась второй высшей исполнительной властью, в особенности в специально городских делах, и одним из самых обыкновенных и самых полезных орудий правительства, т. е. сената, при управлении гражданством и при обуздании произвола магистратуры, тогда она совершенно уклонилась от своего первоначального назначения и политически перестала существовать. Впрочем, такой исход был результатом необходимости. Как ни бросались в глаза недостатки римской аристократии и как ни было тесно связано ее постоянно возраставшее преобладание с фактическим упразднением трибуната, все-таки нельзя не согласиться с тем, что не было возможности управлять в присутствии такой официальной власти, которая была не только бесцельна и рассчитана почти только на то, чтобы сдерживать страждущий пролетариат обманчивым призраком помощи, но в то же время была решительно революционной властью, наделенной в сущности анархическим правом парализовать власть должностных лиц и даже самого государства. Но вера в идеалы, из которой исходят как все могущество, так и все бессилие демократии, была теснейшим образом связана в умах римлян с народным трибунатом, и нет надобности напоминать о Кола Риенци, чтобы убедиться, что, как ни была ничтожна польза, доставленная этим учреждением народной массе, оно не могло быть уничтожено без страшного государственного переворота. Поэтому удовольствовались тем, что с чисто мещанской политической мудростью уничтожили сущность трибунской власти под такими внешними формами, которые могли как можно менее бросаться в глаза. В аристократически организованном общинном управлении осталось только название этой, в самом своем корне революционной магистратуры — осталось пока что как явное противоречие, но в будущем могло обратиться в острое и опасное орудие в руках революционных партий. Впрочем, в ту пору и еще долго после того аристократия пользовалась таким безусловным могуществом и так крепко держала в своих руках трибунат, что мы не находим никаких следов коллегиальной оппозиции трибунов против сената, а если и случались какие-нибудь оппозиционные выходки отдельных трибунов, то правительство подавляло их без большого труда и обыкновенно посредством самого трибуната.