Выдумщик (Сочинитель-2) - Андрей Константинов

— Кто… вы? Что… вам… надо?…

Виктор Палыч рассмеялся:

— Не узнал, стало быть? Это хорошо. Богатым буду…

А Серегин действительно не узнал Антибиотика — у него, видимо, после множества ударов по голове что-то случилось со зрением — перед глазами все расплывалось, мир виделся как через мутное, залитое мелким дождем стекло… Однако мозг у Андрея еще работал, поэтому он догадался, кто пришел его «интервьюировать».

— Вы… Говоров? Антибиотик?

Виктор Палыч свел брови к переносице:

— А ты, я гляжу, совсем воспитан плохо… Не учили тебя, видеть, со старшими разговаривать… Ишь ты, Антибиотик!… Я, Андрюша, тот, от кого зависит сейчас очень многое — никогда ни от кого в твоей жизни так много не зависело, как сейчас от меня… Осознаешь, подленыш? Самые важные дела я сейчас решить могу — кончишься ли ты в муках лютых, или уйдешь тихо, как уснешь… А зависеть это будет от того, как ты поведешь себя…

Серегин ничего не ответил, закрыл слезившийся глаз, вздрогнул, подавляя стон — ему больно было даже дышать… У Антибиотика меж тем лицо разгладилось, он снова разулыбался — и странно сочеталась эта улыбка с покачиванием головы и укоризненным тоном:

— Да, наворочал ты дел, Андрюша, напакостил. А главное — самому себе ведь больше всех и навредил… Оно так всегда бывает, когда люди не в свое лезут… Жил бы себе и жил спокойно, писал про мафию (старик произнес это слово издевательски — «про махвию»), дальше пугал бы граждан — кто бы тебе чего предъявил? Так нет же — ты блудень затеять решил… Ну, и каков итог? А ты об мамке своей подумал? Каково ей-то будет, а? Дурканул ты, парень, дурканул… А я ведь читал твои писания — и, честно скажу, казался ты мне умнее… М-да…

Виктор Палыч заперхал — то ли кашлял, то ли смеялся… Серегин по-прежнему молчал, лежал неподвижно с закрытыми глазами, но старик по его подрагивающим векам видел — журналист в сознании, слушает внимательно. Антибиотик вздохнул и продолжил:

— Вот из меня любят разные Никитки-Директора зверя лепить, чуду-юду кровоядную — и того не поймут, что чуждо мне все это… Когда мое не трогают, так и я к людям с душой… Но уж когда по-сучьи подляны строят, тогда извини — око за око, зуб за зуб. Так, Андрюша, даже Библия нам завещала… Вот и с тобой: хочешь верь, хочешь нет — но на тебя я зла не держу. Сам понять не могу — почему, а зла нету. Досада есть, потому как проблемы ты кое-какие создал — скрывать не буду. Людей подставил, кровь отворил… Беспределом из-за тебя запахло, Андрюша, а беспредел — это страшно, беспредел — это для всех гибель, потому и надо беспощадно давить тех, кто его учиняет… М-да… А с другой стороны, я даже как-то и не верю, что все это блядство «абсолютное» ты сам заварил — не верю и все! Я людей спрашивал, они про тебя нормально отзывались, говорили, что ты, конечно, с чудинкой парень, но не подлый… И сдается мне, Андрюша, что тебя самого подставили, «прокладкой» выставили, а ты туфту дешевую за чистое схавал… Больше того тебе скажу — я даже знаю, кто всю эту канитель устроил: Катька Званцева, сучка неблагодарная, так ведь?

Серегин не вздрогнул, но зашевелился, и Антибиотик довольно усмехнулся — среагировал мальчонка на имя, среагировал… Обнорский попробовал было перевернуться на бок, но ему мешали сцепленные за спиной наручниками руки — а каждое неловкое движение отдавалось взрывами боли в сломанных ребрах и отбитых внутренностях.

— Какая Званцева?

У него получилось: «Хахая Жваншева?» — но Антибиотик понял и добродушно рассмеялся, даже руками замахал.

— Да брось ты, Андрюша, не пыли, раз попал в дешевое… Та самая Катька Званцева, писька сахарная, с которой тебя вместе люди в Стокгольме срисовали… Ну, понял? «Какая Званцева…» А, между нами, ты ведь, наверное, и не знаешь, какая она, Катенька наша… Не знаешь, Андрюша, не спорь… Эта тварь даже меня, старого, почти охмурила… Ты бы вот поинтересовался, кто ее от смерти закрыл после того, как ее мужика первого, Вадика Гончарова, в землю зарыли… Я, кстати, и Вадика хорошо знал в свое время… М-да… Так вот, молодой человек, Катюшу нашу тогда в Москве на счетчик поставили люди Гургена — если слышал ты, конечно, про такого…

Старик сделал паузу, а Обнорский неожиданно ее заполнил одним словом:

— Слышал…

— Да? — Антибиотик оживился. — Много ты чего слышал, как я погляжу — одно слово, способный юноша…

Виктор Палыч почувствовал азарт — Серегин понемногу втягивался в разговор… Собственно говоря, Антибиотик использовал старый, как мир, оперский трюк — представить главным виновником не самого допрашиваемого, а его подельника. Прием этот, несмотря на древность, всегда действовал очень эффективно — допрашиваемый цеплялся за соломинку и топил напарника, не понимая, что тот утянет за собой и его самого… Антибиотик горько усмехнулся, как человек, много раз сталкивавшийся в жизни с черной неблагодарностью.

— Да, так вот, Катенька-Катюша, значит… Когда покойный Олежка Званцев ее из златоглавой приволок, он ведь ее ко мне сразу привел, и от меня, Андрюша, зависело — отдавать ее Гургену или нет… А у Гургена к ней серьезные предъявы были… Пожалел я ее, да и Олежка просил… Ну, и что в ответ? А в ответ — блядство, крысятничество и предательство подлючее… И Олежку она с пути сбила, он-то пацаненком правильным был, неиспорченным… И чем же она ему отплатила?… Молчишь? М-да… А отплатила она ему тем, что, когда Олежку в «Кресты» слили — тут же спуталась с еще одним хлопчиком, с Сережкой Челищевым. Тоже, кстати, парнишка был неплохой… И его ведь она тоже на кривую дорожку толкнула — толкнула-толкнула, чтоб там Катька не плела… Она-то, конечно, может на все свои объясниловки давать, но ты, Андрюша, ты на факты смотри, а слова… Слово произнесенное — есть ложь, а правда — она только в делах… Дела же о следующем говорят: обоих ребятишек — и Сергуню и Олежку — она, тварь, загубила… Ведьма она, Андрюша, чистая ведьма, упыриха с красивой наружностью… Она сладким местом своим мужиков подманивает, а потом — вертит, как хочет, жизнь высасывает, под свою дуду плясать заставляет… Вот и с тобой, я вижу, так же получилось… Дурни вы молодые, не там зло видели, где оно на самом деле корни пустило… Я тебе скажу так — если эту ведьму не остановить, она ведь еще много жизней загубит… Только я ее остановлю — вот те крест святой, остановлю… Зло карать нужно… Молчишь? Что ж, понимаю, тут действительно сказать нечего, не попрешь против правды-то… Эх, Андрюша, Андрюша… Я уже говорил, что зла на тебя лично не таю, но и ты меня пойми правильно — не могу я тебе невозможное обещать… По всем понятиям за твои проступки тебе смерть положена… М-да…

Старик замолчал, словно заколебался в чем-то, словно обдумывал что-то… Обнорский тоже молчал, а Череп, тот, вообще, словно в часть мебели превратился — по его застывшему лицу ни одной мысли, ни одной эмоции прочитать было нельзя… Антибиотик кашлянул и прервал молчание:

— Впрочем… Бывает иногда, что и на исключение пойти можно… Тут зависеть все будет — понял ты свои ошибки, или нет… Чтобы я тебе помог, а могу я, Андрюша, многое, надо, чтобы ты сам себе помочь захотел… Сам… Не могу же я человека вытягивать, если он сам того не хочет… Против совести это будет, не по божьи… Напачкал ты много — так хоть попробуй что-то подтереть за собой… Иначе, при всех, как говорится, симпатиях… Понимаешь, да? Ты нам с Катькой помоги — и у тебя шанс появится… Не буду говорить, что большой, но все-таки — шанс… И еще одно уясни — чего я тут с тобой сижу, время трачу, уговариваю… По большому счету, можно и силком из тебя все вынуть — запросто можно, поверь… Я бы сам все сказал, если бы меня так спрашивать начали — и любой другой. И вынем мы, что нам нужно, будь уверен… Только тогда уж — не обессудь. Одно дело — человек добровольно в грехах покаялся, осознал неправоту, другое — когда его заставили. Разница большая… Для тебя… А Катьку я все одно достану, на это ты никак не повлияешь… Остановить ее, тварюгу, надо, а кроме меня это сделать некому… Думай, Андрюша, думай… Последняя у тебя возможность подумать есть, больше не сложится…

В «бункере» снова стало очень тихо, а потом Обнорский завозился на полу, застонал и пробормотал что-то.

— Чего? — не понял Антибиотик, быстро наклонился поближе к Андрею. Серегин дернулся, скривился от боли и снова забормотал — говорил он совсем шепеляво, изо рта у него текла кровь, и Виктору Палычу приходилось очень сильно напрягаться, чтобы разобрать произнесенные Обнорским фразы:

— Я… Если вы хотите Званцеву взять, то… зря меня изломали… Она в Швеции… Адрес уже сменила, на какой — я не знаю, так договаривались… специально… Я в Стокгольм не прилетел — это как сигнал… опасности… был… Потом — договор был такой… Каждые… следующие… среду и субботу… встречаемся в пять… В условленном месте, в Стокгольме… Я туда… должен идти… оговоренным маршрутом… И ждать… И если… что-то будет не так… она поймет… И не подойдет… А меня… так поломали, что… Как… Она же поймет…