Жизнь Клима Самгина (Часть 3) - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дома огородников стояли далеко друг от друга, немощеная улица безлюдна, ветер приглаживал ее пыль, вздувая легкие серые облака, шумели деревья, на огородах лаяли и завывали собаки. На другом конце города, там, куда унесли икону, в пустое небо, к серебряному блюду луны, лениво вползали ракеты, взрывы звучали чуть слышно, как тяжелые вздохи, сыпались золотые, разноцветные искры.
"Ярмарка там", - напомнил себе Самгин, устало шагая, глядя на свою тень, - она скользила, дергалась по разбитой мягкой дороге, как бы стремясь зарыться в пыль, и легко превращалась в серую фигурку человека, подавленного изумлением и жалкого. Самгин чувствовал себя все хуже. Были в жизни его моменты, когда действительность унижала его, пыталась раздавить, он вспомнил ночь 9 Января на темных улицах Петербурга, первые дни Московского восстания, тот вечер, когда избили его и Любашу, - во всех этих случаях он подчинялся страху, который взрывал в нем естественное чувство самосохранения, а сегодня он подавлен тоже, конечно, чувством биологическим, но - не только им. Сегодня он тоже испуган, но - чем? Это было непонятно.
Ему казалось, что он весь запылился, выпачкан липкой паутиной; встряхиваясь, он ощупывал костюм, ловя на нем какие-то невидимые соринки, потом, вспомнив, что, по народному поверью, так "обирают" себя люди перед смертью, глубоко сунул руки в карманы брюк, - от этого стало неловко идти, точно он связал себя. И, со стороны глядя, смешон, должно быть, человек, который шагает одиноко по безлюдной окраине, - шагает, сунув руки в карманы, Наблюдая судороги своей тени, маленький, плоский, серый, - в очках.
Он снял очки, сунул их в карман и, вынув часы, глядя на циферблат, сообразил:
"Это... этот кошмар продолжался более двух часов".
Механическая привычка думать и смутное желание опорочить, затушевать все, что он видел, подсказывали ему:
"Это можно понять как символическое искание смысла жизни. Суета сует. Метафизика дикарей. Возможно, что и просто - скука сытых людей".
Вспомнилась бешеная старушка с ее странными словами.
"Вероятно - старая дева, такая же полуумная, как этот идиот, Вася".
Но он знал, что заставляет себя думать об этих людях, для того чтоб не думать о Марине. Ее участие в этом безумии - совершенно непонятно.
Если б оно не завершилось нелепым купаньем в чане, если б она идольски неподвижно просидела два часа дикой пляски этих идиотов - было бы лучше. Да, было бы понятнее. Наверное - понятнее.
Он шагал уже по людной улице, навстречу двигались нарядные люди, покрикивали пьяные, ехали извозчики, наполняя воздух шумом и треском. Все это немножко отрезвляло.
Но когда, дома, он вымылся, переоделся и с папиросой в зубах сел к чайному столу, - на него как будто облако спустилось, охватив тяжелой, тревожной грустью и даже не позволяя одевать мысли в слова. Пред ним стояли двое: он сам и нагая, великолепная женщина. Умная женщина, это - бесспорно. Умная и властная.
В этой тревоге он прожил несколько дней, чувствуя, что тупеет, подчиняется меланхолии и - боится встречи с Мариной. Она не являлась к нему и не звала его, - сам он идти к ней не решался. Он плохо спал, утратил аппетит и непрерывно прислушивался к замедленному течению вязких воспоминаний, к бессвязной смене однообразных мыслей и чувств.
У него неожиданно возник - точно подкрался откуда-то из темного уголка мозга - вопрос: чего хотела Марина, крикнув ему: "Ох, да иди, что ли!" Хотела она, чтобы он ушел, или - чтоб остался с нею? Прямого ответа на этот вопрос он не искал, понимая, что, если Марина захочет, - она заставит быть ее любовником. Завтра же заставит. И тут он снова унизительно видел себя рядом с нею пред зеркалом.
Прошло более недели, раньше чем Захарий позвонил ему по телефону, приглашая в магазин. Самгин одел новый фланелевый костюм и пошел к Марине с тем сосредоточенным настроением, с каким направлялся в суд на сложно запутанный процесс. В магазине ему конфузливо и дружески улыбнулся Захарий, вызвав неприятное подозрение:
"Дурак этот, кажется, готов считать меня тоже сумасшедшим".
Марина встретила его, как всегда, спокойно и доброжелательно. Она что-то писала, сидя за столом, перед нею стоял стеклянный кувшин с жидкостью мутножелтого цвета и со льдом. В простом платье, белом, из батиста, она казалась не такой рослой и пышной.
- Выпей, - предложила она. - Это апельсинный сок, вода и немножко белого вина. Очень освежает.
Сначала говорили о делах, а затем она спросила, рассматривая ноготь мизинца:
- Ну, что скажешь о радении?
- Я - изумлен, - осторожно ответил Самгин.
- Захарий говорил мне, что на тебя подействовало тяжело?
- Да, знаешь...
- Чем же изумлен-то?
- Ведь это - безумие, - не сразу сказал он.
- Это - вера!
Теперь Марина, вскинув голову, смотрела на него пристально, строго, и в глазах ее Самгин подметил что-то незнакомое ему, холодное и упрекающее.
- Это - больше, глубже вера, чем все, что показывают золоченые, театральные, казенные церкви с их певчими, органами, таинством евхаристии и со всеми их фокусами. Древняя, народная, всемирная вера в дух жизни...
- Мне это чуждо, - сказал Самгин, позаботясь о том, чтоб его слова не прозвучали виновато.
- А это - несчастье твое и подобных тебе, - спокойно откликнулась она, подстригая сломанный ноготь. Следя за движениями ее пальцев, Самгин негромко сказал:
- Я совершенно не понимаю, как ты можешь... Но она не дала ему кончить, снова глядя на него очень строго.
- Ты меня ни о чем не спрашивай, а что надобно тебе знать - я сама скажу. Не обижайся. Можешь думать, что я играю... от скуки, или еще что. Это - твое право.
Он замолчал, глядя на ее бюст, туго обтянутый батистом; потом, вздохнув, сознался:
- Я сожалею, что... видел тебя там... Он говорил не о том, что видел ее нагой, но Марина, должно быть, поняла его так.
- Это пустяки, - небрежно сказала она. - Но ты видел, чем издревле живут миллионы простых людей.
Она встала, встряхнув платье, пошла в угол, и оттуда Самгин услыхал ее вопрос:
- Серафиму-то Нехаеву узнал?
- Нехаева? - повторил Самгин давно забытое имя. - Там?
- Ну да! Бесновалась, седенькая, остроносая, вороной каркала: "Дхарма, Дхарма!" А наверное, толком и не знает, что такое Дхарма, Аодахья.
- Вот как... странно, - сказал Самгин, а она, подходя к столу, продолжала пренебрежительно:
- Как везде, у нас тоже есть случайные и лишние люди. Она - от закавказских прыгунов и не нашего толка. Взбалмошная. Об йогах книжку пишет, с восточными розенкрейцерами знакома будто бы. Богатая. Муж американец, пароходы у него. Да, - вот тебе и Фимочка! Умирала, умирала и вдруг - разбогатела...
Самгин, слушая, удовлетворенно думал:
"Нет, она не может серьезно относиться к пляскам на заводе искусственных минеральных вод! Не может!"
И, почувствовав что-то очень похожее на благодарность ей, Самгин улыбнулся, а она, вылавливая ложкой кусок льда в кувшине, спросила, искоса глядя на него:
- Чему смеешься?
Он промолчал, не решаясь повторить, что не верит ей и - рад, что не верит.
- Неизлечимый ты умник, Клим Иванович, друг мой! - задумчиво сказала она, хлебнув питья из стакана. - От таких, как ты, - болен мир!
Поставив стакан на стол, она легко ладонью толкнула Самгина в лоб; горячая ладонь приятно обожгла кожу лба, Самгин поймал руку и, впервые за все время знакомства, поцеловал ее.
- Неизлечимый, - повторила она, опустив руку вдоль тела. - Тоскуешь по вере, а - поверить боишься.
Самгину показалось, что она хочет сесть на колени его, - он пошевелился в кресле, сел покрепче, но в магазине брякнул звонок. Марина вышла из комнаты и через минуту воротилась с письмами в руке; одно из них, довольно толстое, взвесила на ладони и, небрежно бросив на диван, сказала:
- Крэйтон все упражняется в правописании на русском языке. Сломал ногу, а ударило в голову. Сватается ко мне.
- Он - что? Сватается? - спросил Самгин удивленно и, тотчас же сообразив, что удивление - неуместно, сказал
- Это меня не удивляет.
- Да, - сказала Марина, бесшумно шагая по ковру. - Сватаются. Не один он. Они - свататься, а я - прятаться, - скучновато сказала она, остановясь, и спросила вполголоса:
- Видел меня нагую-то?
Самгин не успел ответить, - выгнув грудь, проведя руками по бедрам, она проговорила тихо, но сурово:
- Какой мужчина нужен, чтоб я от него детей понесла? То-то!
Затем, тряхнув головою, проговорила глухо, с легким хрипом в горле:
- Супругу моему я за то, по смерть мою, благодарна буду, что и любил он меня, и нежил, холил, а красоту мою - берег.
Самгину показалось, что глаза у нее влажные, - он низко наклонил голову, успев подумать:
"Говорит, как деревенская баба..." И вслед за этим почувствовал, что ему необходимо уйти, сейчас же, - последними словами она точно вытеснила, выжала из него все мысли и всякие желания. Через минуту он торопливо прощался, объяснив свою поспешность тем, что - забыл:
