Новый Мир ( № 4 2008) - Новый Мир Новый Мир

Александр Чанцев.

1 См. содержательную рецензию на эту работу: Хайдарова Г. Модерн — экранизация мифа. — “Новое литературное обозрение”, № 68 (2004) <http://magazines.russ.ru/nlo/2004/68/hai32.html>.

2 Прославленный воин (лат.).

3 Ср. с задокументированным биографом высказыванием еще одного малоизвестного в нашей стране писателя — швейцарца Р. Вальзера об итогах войны: “Быть может, у этих ужасов есть и хорошая сторона — они возвращают городское население к более непосредственной, естественной жизни. Сколько затхлого прошлого накопилось в городах за эти столетия! Немцам, кстати, не повредит, если они опять окажутся под иностранным игом” (Зеелиг К. Прогулки с Робертом Вальзером. — “Иностранная литература”, 2007, № 7, стр. 222).

4 См., кстати, о возникновении “нового немецкого консерватизма” в Германии буквально в последние годы из-за отсутствия “в гедонистическом немецком обществе <…> объединяющих ценностей. Не абстрактных понятий вроде прав человека и свободы движения капитала, а тех старых, кажущихся сегодня пошлыми и чуть ли не неприличными ценностей, которые создавали основу немецкой нации и сто, и двести лет назад, — семьи, уважения к старшим и самоценности труда” (Сумленный С. Консервируя будущее. — “Русский репортер”, 2007, 20 сентября, № 16, стр. 60 <http://www.expert.ru/printissues/russian_reporter/2007/16/konserviruya_buduschee/> ).

5 Райх В. Психология масс и фашизм. СПб., “Университетская книга”, 1997, стр. 213.

6 Юнгер Э. Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо. М., “Ad Marginem”, 2004, стр. 12.

"Прямо нету пути. Никуда не прийти..."

“Прямо нету пути. Никуда не прийти…”

Френсис Фукуяма. Америка на распутье. Перевод с английского А. Георгиева. М., “Хранитель”, 2007, 282 стр.

"Американский политический гуру”. Ярлык этот прилип к Френсису Фукуяме, так величают его и авторы некогда респектабельных “Известий”, и публицисты декларативно-изоляционистского “Политического журнала”. Так, уже на уровне термина демонстрируется непонимание предмета критики (а подчас — демонстративное нежелание понимать): Америка — не Франция, не Германия и не Россия, и понятие стоящего на пьедестале Учителя чуждо политической культуре этой страны. В культуре, где Эмерсон и Локк — величайшие мыслители, “учитель” не вещает, ничему не учит: он не пророк — он лишь зеркало, способное выпукло отразить и выразить стихийные настроения.

Таким зеркалом в середине 90-х стала прославившая Фукуяму книга “Конец истории и последний человек”. Смысл ее несложен: есть совершенное, либерально-демократическое общество, в нем все проблемы уже решены и ничего более не происходит: все блаженствуют, история с ее докучливыми вопросами осталась позади. Ближе всего к блаженству и идеалу, как легко догадаться, — США; остальной мир стремится последовать их примеру. “Триумф Запада, западной идеи очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив”. Решительно никаких! В этом пятнадцать лет назад был убежден отнюдь не один Фукуяма. В том и была сила книги: автор словно бы заключил с читателем взаимовыгодный контракт. Зеркало явило любимые публикой образы, и публика с удовлетворением вглядывалась в них.

Впрочем, бестселлером в привычном нам смысле и такая книга в Америке стать не могла: она произвела определенное впечатление лишь на университетские круги. Надолго. На целых несколько лет. При этом реакция в академическом мире была достаточно ироничной, фукуямовские игры с гегелевскими категориями аттестовались как “аспирантский реферат на четверку с минусом”. Тем не менее книга нашла свое место — то, которое, по-видимому, изначально и было ей предназначено. Сын протестантского пастора японского происхождения блестяще запечатлел американскую ментальность, выразил американскую мечту.

Сегодня мыслителю приходится свои воззрения корректировать. Что он и делает — смешивая гегельянский “конец истории” (на который он охотно ссылается) с кантовским “вечным миром” (принципиально не смешиваемым, кстати, с первой из этих двух концепций).

Впрочем, тут не до гегелей. Читатель со старомодно-европейскими капризами — книга должна быть интересной, глубокой… — вряд ли осилит этот труд до конца. “Буш не нашел в Ираке ожидаемого ОМП, связь Хусейна с Аль-Каидой остается недоказанной…” Эти очевидные положения десятикратно, стократно повторяются в тексте. Оно все так, конечно; но как же можно на таком фундаменте строить концепцию, строить книгу? Точнее — каково такую книгу читать?

В подобных книгах не то важно, в чем старается автор нас убедить, — существенней то, чтбо они непосредственно нам являют. Фукуяма не презентирует американское мировоззрение: он слит с этим мировоззрением, он является им. А понимание американской идеологии нам сегодня необходимо.

Разрывом с неоконсерватизмом окрестили некоторые критики “Америку на распутье”. “Он твердит то же, что и прежде”, — утверждают другие. В каждом из этих случаев книга не представляла бы особого интереса; но в том-то интерес, что обе оценки одновременно верны. Автор не в силах вырваться из железного круга общеамериканских представлений — но с завидной решимостью ищет выход из порождаемых ими тупиков. Что же мы получаем “на выходе”?

В книге несколько тем, главные: американский неоконсерватизм; его следствие — тупиковая внешняя политика США, особенно в Ираке; рецепты на будущее. Впрочем, как отмечает автор (и тщательно подчеркивают некоторые его критики), не только неоконсерватизм — причина бесперспективной войны. К ней с энтузиазмом призывали обе партии, различные политики, аналитики, публицисты… Попросту говоря — американское общество в целом, и неоконсерватизм является лишь наиболее полным и четким выражением его настроений.

Фукуяма начинает с истории неоконсерватизма. Корни его, согласно автору книги, “восходят к деятельности примечательной группы интеллектуалов, которые в середине и второй половине 1930-х и начале 1940-х гг. учились в Городском колледже Нью-Йорка. <…> Все эти люди — выходцы из рабочего класса, из семей иммигрантов. Все они были студентами Городского колледжа, поскольку такие элитные университеты, как Колумбийский и Гарвардский, как правило, оставались для них недоступными. <…> Студенты Городского колледжа тяготели к левым взглядам. Ложа 1 в кафетерии Городского колледжа Нью-Йорка была троцкистской, а Ложа 2 — сталинистской”. В этих ложах и зародился будущий неоконсерватизм: гарвардские дети миллионеров так и остались леваками, к развитию вправо оказались способны потомки иммигрантской бедноты. Что ж, знакомая картина. (Вспоминается примечательная сцена, описанная в мемуарах Эжена Ионеско: оказавшись в большом обществе поклонников социализма и СССР, великий писатель вошел в раж и пустился доказывать окружающим их неправоту. “Дорогой, как это было смешно, — сказала ему после раута супруга. — Ты доказывал преимущества капитализма — миллиардерам!”) Но в Европе пробудившиеся “дети Солженицына” дозревали лишь до защиты прав человека — чтобы вскоре направить свою деятельность на защиту прав террористов. Их американские сверстники оказались все-таки более последовательны.

Все это не просто любопытно; как Фукуяма подчеркивает, троцкистско-ленинское прошлое многое объясняет в неоконсерватизме. Теория, а особенно практика нынешних неоконсерваторов — вариации на тему экспорта революции (на сей раз либеральной) и принудительного социального строительства. В чем же все-таки состоят взгляды неоконсерваторов? Автор выделяет четыре основных принципа; вот они.

1. Убеждение, что характер внутреннего режима каждой страны влияет на ее внешнюю политику — и уже поэтому не может не быть предметом интереса и давления со стороны либерально-демократических обществ. Это убеждение отличает неоконсерваторов от “реалистов”, всегда выражающих готовность “торговать хоть с людоедами” и декларирующих свое безразличие к чужим внутренним делам.

2. Убеждение, что американская мощь уже используется и должна использоваться в нравственных целях: мощь США, в том числе и военная, необходима для решения задач морального характера. США, главенствующая в мире держава, несут особую ответственность.

3. Недоверие к масштабным проектам социального строительства, боязнь нежелательных последствий программ социального планирования.

4. Скептицизм в отношении как легитимности, так и эффективности механизмов международного права и международных институтов в деле обеспечения безопасности и справедливости.