Новый Мир ( № 4 2010) - Новый Мир Новый Мир

До толстовских разоблачительных сцен в романе «Воскресение», конечно, далеко. Но не очень далеко. Ощущение непроизвольной родственности есть. Толстой не любил суд присяжных. Но и после шоу на НТВ и ДТВ такой тип суда симпатий не рождает.

А может, все дело в культурности сценаристов? Они, как люди начитанные, несут в подсознании те схемы и содержательные контуры, которые им известны, которые впитаны в школьно-институтские годы. Тот изнурительный конвейер производства сюжетов, который задан нашему российскому телевидению, подразумевает лихорадочное использование всего, что когда-либо где-либо нахватал по теме. Однажды мне довелось присутствовать на совещании команды сценаристов, собиравшихся работать над одним проектом, правда не судебного, шоу. Все равно показательно. Речь на этом совещании в поисках новых сюжетов постоянно циркулировала вокруг тех историй, которые кто-то из команды уже где-то видел или читал — в сказках, в литературной классике, в классике мирового кинематографа, советского популярного кино, да где угодно. Обсуждалось, что и как можно сделать нового из того, что уже бывало не раз в истории искусства. Сей творческий метод абсолютно закономерен. Телевидение выжимает всего сочиняющего человека, и тому некогда восстанавливать собственный творческий потенциал, опираясь на самого себя. Ему необходимо постоянно подпитываться «кровью» огромного организма культуры.

Однажды я прямо почувствовала веяние эпохи «охоты на ведьм», когда, включив телевизор, застала разгар дела о якобы ведьме, которая якобы приворожила и загипнотизировала чужого мужа. Очень убедительно, с российской разухабистостью, разыгрывалась история, отсылающая все-таки скорее к западноевропейским бедам XIV — XVII веков.

Быть может, нет ничего удивительного, что истцы и ответчики многих телесудов напоминают то гнусных третьестепенных героев «Воскресения» и «Живого трупа», то эксцентрических персон «Преступления и наказания» вкупе со всеми прочими романами Достоевского. Прямо все по Бахтину, по концепции карнавальности в ее телевизионном популярном эквиваленте.

Зрительское внимание нередко удерживается сочетаниями смешного и больного, жестокого и жалкого. Семейные скандалы, выносимые на публичное обозрение. Драки, истерики, неадекватная самодеятельность с пением и плясками. Очень не хватает какой-нибудь отчаянной сковороды в качестве музыкального инструмента и гонга, подающего сигналы бедствия. Зато навалом прилюдно рыдающих, угрожающих и кающихся граждан со странностями, с психическими отклонениями и яркой фактурой. Вот кому дано счастье самовыражения, самолюбования, юродствования, кликушества. Счастье жизни на миру, жизни непарадной, некрасивой, без стыда, с упоением собственным позором, беспомощностью и несчастливостью. Потребность в нелакированной публичности на первом месте.

Потребность в выяснении истины и честных расследованиях — на втором. Это особенно ощутимо на «Домашнем». На Первом или на РТР все гораздо благопристойнее и скучнее, работа под правду жизни. Однако созданию иллюзии правды жизни мешает исполнительский состав и зачастую неорганичность языка диалогов. В поведении персонажей сквозит плохо скрываемая заученность. Особенно тогда, когда дело доходит до каких-нибудь физических действий вроде драки или разрывания документов. Оно и понятно: как правило, телесуды обходятся силами непрофессионалов, работа которых, кстати, оплачивается на порядок скромнее. Разговорность же интонаций и сленг — чрезвычайно абстрактны, как будто сочиняли иностранцы, учившие русский современный сленг по учебникам. Опять же понятно.

Во-первых, телесценаристам некогда вариться в народной жизни, чтобы чувствовать ее реальный колорит. Во-вторых, те вышестоящие лица и структуры, которые принимают сценарии, еще хуже — «страшно далеки они от народа» и от искусства. Их и вовсе невозможно убедить в том, что реальная речь звучит иначе и состоит совсем не из тех якобы простецких выражений, какие приписываются широким демократическим массам. А потому периодически кожей чувствуешь противодокументальность подобных реплик: «Она-то парня проглядела, а потом да и спохватилась. Только поздно уж было…»

Неслучайно и то, что мнимое судебное заседание регулярно оказывается той ситуацией, которая пародируется в «6 кадрах». Часто выясняется, что судья и ответчики находятся в тесных личных отношениях, чаще всего как муж и жена. Или же судья по совместительству обвиняемый. Так или иначе, а из сетей частной жизни с ее склоками, препирательствами и сведением счетов персонажам не выбраться. Чем более официальная атмосфера подразумевается ситуацией суда, тем меньше эта атмосфера соблюдается.

В последние годы у нас упорно насаждается культ приватности, которая может быть якобы самодостаточной и якобы абсолютно благополучной. В рекламе нам регулярно поют о том, как можно жить в обществе и быть счастливым у себя на кухне, у себя в спальне, у себя на даче. Множатся программы, посвященные личным отношениям, моде, дизайну. Но, видимо, нашему населению скучно в тотальной приватности. Быть может, оно в душе и не верит в ее спасительность. Ведь и сниматься в телепрограммах столько народу рвется именно для того, чтобы оказаться у всех на виду, чтобы перестать быть только приватными людьми.

Под видимостью пропаганды правового общества судебные шоу проецируют в нашу жизнь нечто иное. Например, нереализованную потребность в публичном коллективном бытии и конфликте, возможности излить душу и сбросить накопившуюся отрицательную энергию. Судебное заседание оказывается скорее формой, внутри которой воспроизводится то содержание, которому мало других телеформатов. Получается, что правосудие, вершащееся в зале суда, интересует наше общество отнюдь не в первую очередь. Веры в него не много. Неслучайно популярный сериал «Адвокат» мало чем отличается от всех прочих криминальных сериалов, несмотря на то что главный его герой — не оперативник, не следователь, не частный детектив, а юрист-адвокат. Тем не менее дела он выигрывает не в залах суда. Любимая идея героя Андрея Соколова — надо самому найти настоящего виновника преступления, чтобы доказать невиновность обвиняемого. Адвокату приходится работать оперативником, следователем, прокурором, частным сыщиком и разведчиком. Потому как одним судом и официальным расследованием не обойтись. Парадокс сериала «Адвокат» говорит сам за себя и отсылает к другому парадоксу — успеху судебных шоу в стране, где дела по-настоящему решаются все-таки отнюдь не в судебных залах и кабинетах.

[14] О фильме Никиты Михалкова «12» см. «Кинообозрение Натальи Сиривли» с послесловием Ирины Роднянской («Новый мир», 2008, № 1).

МАРИЯ ГАЛИНА: ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

МАРИЯ ГАЛИНА: ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

БЕЗ СОЗНАНИЯ

Недавно по Живому Журналу прокатилась волна ссылок на один и тот же ролик, выложенный на ресурс YouТube.com. Самец гориллы по имени Майкл рассказывал о том, как его маму застрелили браконьеры. В переводе с языка жестов при всем скудном синтаксисе и упрощенной грамматике это выглядит душераздирающе.

«Раздавить мясо горилла. Рот зуб. Плакать резкий-звук громко. Плохо думай-беда смотри-лицо. Режь-шея губа дырка».

Майкла спасли, увезли в Штаты и обучили языку глухонемых. И он поделился с воспитателями своим самым страшным детским воспоминанием.

Об интеллекте горилл — вообще человекообразных обезьян — написано достаточно, чтобы эта тема перестала быть сенсацией. Напомню только очень обстоятельную — и популярную в обоих смыслах — книгу З. Зориной и А. Смирновой

«О чем рассказали „говорящие” обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами?» (М., «Языки славянских культур», 2006).

В одном из ЖЖ-блогов, где приводится ссылка на этот ролик, дана и подборка ссылок на статьи с сайта «Элементы» [15] . Названия статей выглядят так: «Животные способны логически мыслить», «Мартышки произносят фразы из двух слов», «Обезьяны думают о будущем», «Рыбы обладают способностью к дедукции», «Мыши чувствуют чужую боль», «Шимпанзе способны к бескорыстной взаимопомощи» и, наконец, «Скворцы понимают грамматику» (источником этой новости, впрочем, стало радио «Свобода», но со ссылкой на вполне конкретные эксперименты).

Специалисты по поведению животных — этологи — скажут вам, что различия между мышлением человека и животных носят чисто количественный (сравнительно малая у животных емкость рабочей памяти, например), но отнюдь не качественный характер. Собственно, об этом же вам скажет и любой собачник и кошатник, а то и владелец говорящего попугая (попугаям в той же книге З. Зориной и А. Смир­новой посвящен отдельный раздел, который я бы снабдила рубрикой «Хотите — верьте, хотите — нет»).