Отважные капитаны. Сборник - Киплинг Редьярд Джозеф

— «Алле-оп!» — бесцеремонно воскликнул Жюль и хлопнул Персиммона по крупу.

— «Тише! — приказал лейтенант. — Здесь вам королевский флот, а не какой-нибудь Ньюмаркет», — и мы, как нам и было велено, потащили Персиммона на вершину свекольной горы.

Из-за неровностей почвы (не думаю, что у вашего мистера Легатта среди его инструментов нашелся бы спиртовой уровень) Персиммон не желал раскачиваться и, пока мы устанавливали его понадежнее, хвост лошадки отвязался и затрепетал на ветру, как вымпел. Наш лейтенант мигом воспользовался этим преимуществом.

— «Убрать хвост, — приказал он. — Установить вместо него римскую свечу[65]. Реактивный движитель предпочтительнее».

Мы произвели требуемую замену. А он тем временем пристроил несколько пиротехнических фонтанов с разноцветными огнями, на оболочке которых была напечатана инструкция по применению, на подходящем расстоянии от Персиммона. Затем последовала недолгая пауза, пока мы зарывались в кучу свеклы.

А потом лейтенант поджег фитили, не забыв про римскую свечу, — и можете мне поверить: вокруг стало светло как днем. Персиммон засиял во всей своей первозданной красе, красный по бакборту, зеленый — по штирборту и с одним белым огнем на носу, как и полагается по правилам морского судоходства. Правда, он не столько раскачивался, сколько встряхивался всякий раз, как выпаливала римская свеча.

Но в конце концов, как говорится, каждой бочке меда — своя ложка дегтя. Зато все остальное превзошло самые смелые ожидания. Полагаю, лучше всего Персиммон выглядел со штирборта или с зеленой стороны — словно макрель в аду. Тем не менее я буду последним, кто неодобрительно выскажется о том, как пламя с бакборта подсвечивало его зубы или какие кровавые отблески пылали в его левом глазу.

— Вы смеялись? — осведомился я.

— Как вам известно, сам я — не большой шутник. Да у нас и не было времени, чтобы насладиться зрелищем. Предполагалось, что разноцветные огни будут гореть минут десять, тогда как даже в худшем случае армия форсированным маршем пожалует сюда через две с половиной. Они разгадали наш намек, едва вступив в полосу света от, так сказать, нижних огней рампы. И пришли в чрезвычайное раздражение, в чем их трудно винить. Разумеется, если б мы дали себе труд подумать хорошенько, то сообразили бы, что, выставив подсвеченную деревянную лошадку напоказ перед армией, которая училась ездить на них верхом, мы поставили ее в весьма сложное положение — double entender[66], как выражаются французы, — это ведь то же самое, что помахать штуртросом перед семьей повешенного. Я точно знаю, что за такие plaisanterie[67] рулевой старшина командирской шлюпки «Архимандрита» наверняка убил бы злополучного шутника на месте. Но мы и подумать не могли, что эти лобстеры окажутся настолько чувствительными. И поэтому нам пришлось отступить.

При этом мы едва успели увести своего предводителя. Склонив голову к плечу, он токовал, как глухарь, глядя на все, что тут творилось. Единственное, чего он не предусмотрел, — это пути к отступлению. Но ваш мистер Легатт, истинный герой, в последней стадии физического исступления взял на себя командование нашей фурой — или, точнее, арьергардом. Мы устремились вниз по склону рядом с ним, то и дело рискуя опрокинуться. Но эти технические подробности уже выше моего понимания...

При этом он указал трубкой на Легатта, словно отсылая слушателей к специалисту.

— Я заметил, что вниз с холма ведут две глубокие колеи, — сказал Легатт. — Как раз к этому времени солдаты перестали хохотать и кинулись наверх.

— Выдвинулись прогулочным шагом, любезный, а не кинулись! — поправил его Пайкрофт. — На бег они перешли несколько позже.

— Ну а я направил машину вниз по этим колеям. Наверно, именно тогда я слегка помял наш глушитель. А потом колеи вдруг резко свернули вправо — и наш экипаж врезался передком в навозную кучу, сэр. Клянусь, крен был градусов тридцать, не меньше. Думаю, это был скотный двор. Мы укрылись там и стали ждать, — закончил Легатт.

— Но ненадолго, — продолжил Пайкрофт. — Огонь бил фонтанами на оставленной нами позиции, тем временем армия штурмовала ее всем скопом. А когда многочисленные отряды тренированных и обученных солдат одновременно прибывают в одну точку с противоположных направлений, причем каждый гневно выкрикивает: «За каким чертом вы это устроили?» — детонация, если так можно выразиться, практически неизбежна. И посторонняя помощь им уже не потребовалась. Даже если б мы появились перед ними с письменными показаниями, данные под присягой, где было бы черным по белому указано, что это сделали мы, они бы нам не поверили. Им нужно было общество друг друга — и они его получили. Вот какой эффект произвел Персиммон на их кастовое самосознание. Они горели желанием защитить честь мундира, поэтому события развивались с невероятной быстротой и интенсивностью. Сперва послышались непочтительные замечания в адрес Дикки Брайдуна и его механических лошадок, а потом кого-то ударили — и сильно, судя по звуку, — не дав ему поговорить.

— Это был человек, который звал драгун Сорок пятого полка, — пояснил Легатт. — Но его прервали на слове «драгуны».

— В самом деле? — мечтательно осведомился Пайкрофт. — Во всяком случае, он не мог бы сказать, что его не услышали. Они явились туда, как миленькие, и затеяли жаркий спор о том, должна ли пехота забрать Персеммона себе в качестве полкового любимца, или же кавалерии следует оставить его себе на племя. Но вскоре в ход пошла кормовая свекла. Наш предводитель заявил, что мы посеяли добрые семена и что они приносят обильные плоды. И действительно — ведь каждый из этих корнеплодов весил от четырех до семи фунтов!

Словом, убедившись, что детки преодолели первоначальную застенчивость и начали играть в свои игры по-взрослому, мы выбрались из ямы и стали осторожненько спускаться вниз, в лагерь. По аути перед нами открылся чудесный вид на поле битвы, которая только-только разгоралась, потому что к обеим сторонам каждую минуту подходили свежие подкрепления. Здесь были представлены все рода войск, и каждую минуту раненые скатывались вниз по склону, давая нам понять, что получили свое.

В общем, армия несколько отбилась от рук и вышла из повиновения, насколько я мог судить. Они перестали обращать внимание на строгие приказы своих офицеров «Разойтись по палаткам и приготовиться к отбою!», поскольку, как это ни прискорбно, те сами вступили в рукопашную во главе своих подразделений.

— Как же ты узнал об этом? — поинтересовался я.

— Просто лейтенант Моршед пожелал заглянуть в офицерскую столовую, чтобы поздороваться со своим дядюшкой и выпить за его здоровье, но там не оказалось ни души — весь личный состав отправился, так сказать, на передовую. Потом нам показалось, будто кто-то моется за палаткой, в которой помещалась столовая, но заглянув туда, мы обнаружили, что некий пожилой джентльмен пытается утопить какого-то юнца в бриджах в корыте, из которого поят лошадей. Он не просто топил его, а прижимал сверху велосипедом, и едва не довел свое черное дело до конца, но тут мы расстроили его планы. Джентльмен оказался весьма покладистым и, очевидно, недавно хорошо поужинал. «Не спрашивайте, кто я такой, — заявил он нам, когда мы попросили его назваться. — Об этом мне очень скоро сообщит моя супруга. Лучше спросите, кем я был. Я командовал ими в восьмидесятые годы, и, да простит меня Господь, — при этих словах он всхлипнул, — весь этот чертов вечер я втолковывал их полковнику, какие они бездари. Вы только послушайте!»

Мы-то, даже не напрягая слуха, различали все подробности, ибо знали, что там творится, но как он сумел что-то разобрать в этой какофонии на холме, я просто не представляю. «Сегодня они прошли маршем тридцать миль, — вдруг завопил джентльмен, — а теперь там выпускают кишки моим кавалеристам! Но они не остановятся, пока не дойдут до ворот Дели! Да простит меня Господь за то, что я усомнился в них!»